Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы
Шрифт:
Булгарин был обречен. В России уже с начала XIX в. одной из важнейших предпосылок высокой литературной репутации становится противостояние властям. «Чистые художники», такие, как Ф. Тютчев, А. Фет, А. Майков, долгое время существовали на обочине литературы и с большим трудом отстаивали свое место на литературном Парнасе. Еще труднее приходилось тем, кто, как Писемский или Лесков, выступил с критикой освободительного движения. Они лишь в последние годы безоговорочно вошли в пантеон классиков. Булгарин же, который не просто служил власти, но напрямую сотрудничал с тайной полицией, несмотря на большие литературные заслуги, не имел никаких шансов. Сделав ставку на поддержку социальных сил (царь, политический сыск, сановники) и на 15–20 лет победив таким образом в литературной борьбе, он не учел действия культурных факторов. Проиграв при жизни, «литературные аристократы» победили после смерти.
В результате на последнем, не кончившемся и в наши дни этапе истории булгаринской репутации он из сложного, противоречивого образа превращается в однозначную маску – шпион III отделения и гонитель Пушкина. Не было, по сути дела, ни одной группы в обществе и литературе, которая хотела бы и могла бы выступить с другим вариантом булгаринской репутации. Несмотря на то,
Попытки на фактической основе охарактеризовать и объективно оценить деятельность Булгарина были сделаны в первой трети XX в. [105] , причем наиболее последовательно и целеустремленно – во второй половине 1920-х гг., которые вообще были отмечены интересными и плодотворными поисками в сфере социологического анализа истории русской литературы [106] . В 1925 г. Н. Пиксанов писал о Булгарине: «Это был очень даровитый беллетрист, очень образованный человек, сумевший сказать много меткого против “Истории” Карамзина, в 1830-х гг. это был богатый издатель, крупный землевладелец Лифляндской губернии. И суть дела не в низости и доносах, а в том, что этот энергичный журналист был поддержан в своей литературной деятельности не только Дубельтом, но и большой социальной группой, разделявшей взгляды “Северной пчелы”, раскупавшей нарасхват его романы и т. д. <…> Следовало осознать Булгарина не моралистически, а социологически» [107] .
105
См.: Энгельгардт Н. Гоголь и Булгарин // Исторический вестник. 1904. № 7; Столпянский П. Пушкин и «Северная пчела» // Пушкин и его современники. Пг., 1914. Вып. 19/20; 1916. Вып. 23/24.
106
См.: Эйхенбаум Б. Литература и литературный быт // На литературном посту. 1927. № 9; Он же. Литература и писатель // Звезда. 1927. № 5; Шкловский В. Матвей Комаров, житель города Москвы. Л., 1929; Гриц Т., Тренин В., Никитин М. Словесность и коммерция. М., 1929; Гессен С. Указ. соч.; и др.
107
Красная новь. 1925. Кн. 5. С. 280.
Во второй половине 1920-х гг. собирался писать диссертацию о Булгарине В. Каверин, но его научный руководитель посоветовал не затрагивать столь сомнительный сюжет, и Каверин переключился на Сенковского. Наконец, в 1929 г. завершил работу над книгой «Фаддей Булгарин» молодой тогда литературовед Н. Степанов (Б. Эйхенбаум положительно оценил рукопись, однако она так и не была опубликована).
Как видим, попытки того времени так и остались попытками. Хотя в связи с существенной ломкой современной литературы были поставлены под сомнение многие привычные представления о ее прошлом, однако Булгарин (а точнее, созданный предшествовавшими поколениями его мифический образ) устоял. В печать исследовательские работы о Булгарине не попали, хотя с аналогичными, близкими по типу фигурами литературоведение того времени «разобралось» [108] . В дальнейшем, после ухода «социологизма» со сцены в начале 1930-х гг., к изучению Булгарина даже не приступали.
108
См.: Каверин В. Барон Брамбеус. Л., 1929; подготовленную Вл. Орловым книгу «Николай Полевой. Материалы по истории русской литературы и журналистики тридцатых годов» (Л., 1934) и др.
Эта тема была, по сути дела, закрыта для обсуждения. Даже на робкую попытку В. Мещерякова продемонстрировать неодномерность Булгарина как реального исторического деятеля журнал «Коммунист» в конце 1970-х гг. ответил гневным окриком. Стремясь «раз и навсегда расставить необходимые акценты», нам предлагали, «в полном согласии с исторической правдой, в полном соответствии с нашей классовой и гражданской этикой», считать его только «литературным пасквилянтом и клеветником, вором, платным агентом охранки и предателем» [109] .
109
Гаков В., Михайловская Н. Осторожно с историей // Коммунист. 1979. № 8. С. 128, 126.
Тем не менее в 1970 – 1980-х гг. были сделаны шаги к пересмотру привычного образа. Одни из них были весьма противоречивыми и исходили из слабого знания эмпирического материала [110] , другие – гораздо более последовательными, опирающимися на глубокое знание фактов, но касались лишь отдельных аспектов булгаринской деятельности [111] . Стали проникать в печать переиздания булгаринских произведений [112] . Однако в массовом литературоведении и массовом читательском сознании образ Булгарина ни на йоту не изменился. В многочисленных книгах о Пушкине, комментариях и предисловиях постоянно фигурирует стандартный шпион и завистливый торгаш, этакий кровожадный Бармалей золотого века русской литературы.
110
См.: Гранин Д. Священный дар // Новый мир. 1971. № 11. С. 181–210; Мещеряков В.П. А.С. Грибоедов: Литературное окружение и восприятие. Л., 1983. С. 152–185.
111
Я имею в виду ряд работ В. Вацуро – раздел о Булгарине в коллективной монографии «Русская повесть ХIХ века» (Л., 1973), статью о нем в Лермонтовской энциклопедии (М., 1981), книгу «Северные цветы» (М., 1978) и др.
112
Проза в кн.: «Полярная звезда», изданная А. Бестужевым и К. Рылеевым. М.; Л., 1960; Северная лира на 1827 год. М., 1984; Русская литературная сказка. М., 1989; театральные рецензии в кн.: «Горе от ума» на русской и советской сцене. М., 1987.
Я думаю, что в ближайшие годы ситуация изменится. Причем дело не только в снятии цензурных запретов. Гораздо важнее, как мне представляется, та «встряска», которую испытывает сейчас отечественная литература, – она дает возможность пересмотреть многие привычные воззрения. Исследователям предстоит ввести в научный оборот богатое эпистолярное наследие Булгарина [113] и архивные документы биографического характера. Безусловно, заслуживают издания однотомники его прозы и критических статей, а также том его воспоминаний о литературной жизни Петербурга начала XIX в., Карамзине, Крылове, Грибоедове, Грече и многих других литераторах. И наконец, в аналитических, социологически ориентированных работах предстоит верно понять и оценить его деятельность в контексте эпохи [114] . Только после этого перестанет существовать булгаринский миф, а сам он займет свое место (пусть и не очень почетное) среди реальных литературных деятелей своего времени [115] .
113
За четверть века после написания этой статьи нами были опубликованы письма и записки Булгарина Р. Зотову (Лица: Биографич. альманах. М.; СПб., 1995. Вып. 6. С. 387–430), Н.И. Шенигу (НЛО. 2014. № 129. С. 192–210) и в III отделение (см. примеч. 39), В.Э. Вацуро – несколько его писем Н. Полевому (в коллективном сборнике: Пушкин и другие. Новгород, 1997. С. 175–179), А.И. Федутой – письма А.Г. Киркору (…Пачуць, як лёсу валяцца муры: памяці Генадзя Кісялёва. Мiнск, 2009. С. 301–322) и Т. Нарбуту (Булгарин Ф. Выбранае. Мiнск, 2003. С. 435–436), О.В. Николаевой – письмо И.И. Глазунову (Российский архив. М., 1991. Вып. 1. С. 42–43), А. Рогачевским – письмо П.А. Вяземскому (Солнечное сплетение. 2002. № 3/4. С. 143), польскими коллегами – письмо Ф. Малевскому (Archiwum filomat'ow. Listy z zeslania. Warszawa, 1999. Т. 3. S. 588). Значительный массив писем Булгарина литераторам, государственным деятелям и др. до сих пор остается неопубликованным (Примеч. 2016 г.).
114
Хорошую основу для этого дает ряд содержательных работ конца 1920 – 1930-х гг.: Сакулин П.Н. Русская литература. М., 1929. Ч. 2. С. 482–494; Покровский В.А. Проблема возникновения русского «нравственно-сатирического» романа (О генезисе «Ивана Выжигина»). Л., 1933; Погодин А.Л. «Иван Выжигин», роман Фаддея Булгарина // Записки Русского научного института в Белграде. 1933. Вып. 9. С. 141–181; Переверзев В.Ф. Пушкин в борьбе с русским «плутовским романом» // Переверзев В.Ф. У истоков русского реального романа. М., 1937. С. 44–77.
115
О том, что происходило в «булгариноведении» с тех пор, как была написана эта статья, см. во включенном в данный сборник библиографическом списке. (Примеч. 2016 г.)
Этапы и источники построения биографического нарратива
(На материале биографий Ф.В. Булгарина) [116]
Булгарин как персонаж русской истории и литературы известен довольно широко, однако прежде всего благодаря своему имиджу («агент III отделения», «враг Пушкина»), как знак, биография же его знакома немногим. Собственно говоря, в развернутой форме (скажем, как научная биография или хотя бы как книга в «ЖЗЛ») она и не существует.
116
В основе статьи выступление на Восьмых чтениях памяти В.В. Иофе «Право на имя» (С. – Петербург, 2010). Впервые опубликовано: Право на имя: биографика 20 века. СПб., 2011. С. 3 – 14.
Но тем не менее за более чем полтора века, прошедших со дня его смерти, биографии Булгарина создавались не раз, и анализ их многое проясняет в механизмах возникновения и функционирования булгаринского имиджа, нередко трактуемого исследователями как миф [117] .
В своем анализе мы будем исходить из того, что биография – это сложная словесная конструкция, это отображение, а не отражение жизни человека. Из бесчисленного множества свидетельств о человеке биограф отбирает немногие, которые наделяет значением. В результате жизнь изображается не как хаотичный набор не связанных между собой поступков, обстоятельств и т. д., а как осмысленное целое. При этом биография носит диахронный, а не синхронный характер, в ней есть движение во времени и изменение.
117
См., например: Акимова Н.Н. Ф.В. Булгарин: литературная репутация и культурный миф. Хабаровск: Хабар. гос. пед. ун-т, 2002; Селезнев М.Б. «Бедный Йорик русской литературы…» (О судьбе «булгаринского мифа») // Вторые Лазаревские чтения: Материалы науч. конф. / Челябинская гос. академия культуры и искусств. Челябинск, 2003. С. 120–122.
Далее, важно подчеркнуть, что биография – это взаимодействие. Создает ее биограф, но он зависит от биографируемого. Во-первых, не каждый биографируемый строит свою жизнь и свой образ в расчете на читателя (современного или будущего), но многие делают это. Во-вторых, в любом случае биограф должен исходить из конкретных данных о жизни биографируемого. Кроме того, биограф зависит от читателя, он исходит из идеологических, моральных и эстетических норм, существующих в данном обществе [118] .
118
См. наши статьи «Биографируемый и его биограф», «Нравственные мотивации биографа», «Некролог как биографический жанр» и «Что не попадает в биографию?» в сборнике: Рейтблат А.И. Писать поперек. М., 2014.