Фаэрверн навсегда
Шрифт:
— Что же ты сделал с собой, брат мой, — ласково сказала я, подходя и беря его за руки, — зачем довел себя до такого состояния? Сядь рядом, давай поговорим…
Краем глаза увидела, как женщина, быстро направившись к двери, закрыла ее, и сделала знак сыну — тот задернул шторы. Все верно, в такое время надо опасаться косых взглядов и любопытных ушей!
— Тэна, — дрожащим голосом спросила жена отца Терентия, — вы и правда — жрица Сашаиссы?
Я кивнула. Отец Терентий не сводил с меня взгляда. В глубине его глаз я видела вихрастого мальчишку, однажды услышавшего Зов и посвятившего себя служению
Все эти мысли пронеслись в моей голове в мгновение ока. Стены дома, родные Терентия вдруг отдалились, а затем и вовсе пропали. Мы были с ним одни в центре огромной, сияющей чаши.
— Давай помолимся, брат мой, — тихо сказала я, — давай помолимся об избавлении тебя от отчаяния, ведь нет большего греха, чем оно. Все остальные — лишь его порождения. Ты помнишь слова молитвы? Бирюза…
— …И мед…
Слова давались ему с трудом. Тяжело возвращаться из бездны, куда загнал себя сам, из горькой темноты, из остро пахнущего страха, из змеиных колец человеческой подлости.
Однако голос креп и становился громче, хотя Терентий все еще бормотал, торопился, глотал окончания. Слова молитвы выжжены на сердцах верующих, но для священников они подобны воздуху, без которого невозможно дышать и жить. Отец Терентий читал молитву, а я безмолвно просила у Великой Матери укрепить его дух, изгнать безумие, что он сам наслал на себя в качестве наказания. Однако Сашаисса не дала мне Силу, чтобы исцелить его. Она поступила иначе.
‘Оглянитесь…’
Мы с Терентием заозирались. Ощущение величайшего восхищения отразилось на его лице, и я знала, что на моем такое же. Не в чаше мы находились — в ладонях Великой Матери парили, словно облака, и бирюзовое небо, полное закатного меда, было синими глазами, что смотрели на нас с любовью, пред которой ни одно отчаяние, ни один страх не могли устоять. Вера — ощущение целой вселенной в сердце, но коли увидел эту вселенную воочию, никогда не забудешь, никогда не отступишь, никогда не сойдешь с Пути…
Священник плакал навзрыд, и слезы очищали его душу от страха, изгоняли отчаяние. Плакал, как ребенок, но ни следа безумия не было в его плаче, ни стонов, ни волчьего воя.
Видение мелькнуло и пропало, свет остался — в моей душе и в душе отца Терения. И лицо его стало светлым, будто источало сияние, а в руки вернулась сила. Подняв на меня заплаканные восторженные глаза, он сказал:
— Пока на Храме будет другой знак, я не войду туда… Но в сердцах моих прихожан — храмы их веры, которые я боле не оставлю без присмотра! Тэна, благодарю тебя! Теперь я знаю, что мне делать!
— Не меня благодари — ЕЁ! — сказала я, целуя его в лоб, будто была гораздо старше и мудрее.
Жена Терентия и его сын стояли в стороне, обнявшись и глядя в нашу сторону с благоговейным ужасом. Что видели они, что чувствовали, когда Сашаисса коснулась нас? Того не знаю.
Я поднялась, кивнула им и вышла на воздух. Кинула взгляд в голубое пустое небо и, кажется, впервые с тех пор, как пал Фаэрверн, засмеялась легко и свободно. Отец Терентий вновь увидел свой путь. А я… Я его и не теряла!
Викер увидел, как Тамарис вышла из дома священника и засмеялась, запрокинув лицо к небу. И таким радостным и чистым был ее смех, что он едва удержал себя от порыва уйти, не говоря ей ни слова об услышанном от Риза, ибо нельзя мешать человеку, когда он ощущает счастье, ведь эти мгновения так редки, так драгоценны! Но было поздно. Она уже заметила его, и шла, улыбаясь. Невыразимо привлекательная рыжая бестия, в ореховых глазах которой плескалась странная синь, будто тень великой океанской глубины.
Ар Нирн отлепился от дерева, под сенью которого ждал Тами — видел, как она смотрела на безумца, понимал, куда погонит тэну ее вера. Шагнул навстречу и поймал ее в объятия. Смотрел жадно в сияющее лицо и думал, как такое возможно? Отчего эта женщина, с которой у него нет ничего общего, кроме предательства родных и нескольких проведённых вместе ночей, заставляет его сердце спотыкаться, сбивая чёткий воинский ритм.
— Ты помогла ему? — спросил он, с удивлением замечая в собственном голосе требовательные нотки.
— Он сам помог себе, — ответила она, доверчиво прижимаясь к нему. — Пойдём погуляем? Поспрашиваем жителей о безногом?..
— Пойдём… — покорно согласился он и… повёл ее прочь из города.
В уединённой рощице на склоне горы, откуда видны были крыши Кардалены, усадил Тамарис рядом с собой и все рассказал, не утаив, не изменив ни одного слова. И ощущал себя палачом, видя, как тает, разбивается радость в ее лице, сменяясь недоумением, возмущением, ужасом.
Когда он произнёс имена, названные Ризом, она схватилась за голову с такой силой, что он испугался, и застонала.
А он, как дурак, сидел рядом, не зная, что сказать. Тамарис подняла на него напряжённый, тёмный взгляд человека, которому открылась истина, и прошептала побелевшими губами совсем не то, что он ожидал услышать:
— Её там не было!
Викер рассказывал, будто доклад читал — размеренно, чётко, ритмично. А в моей душе с каждым словом ширился ужас понимания. Я поверила паладину безоговорочно, потому что рассказываемое им совпало с признанием отца. Не Асси Костерн ехала в той карете через Кардаган! Это была я двадцать пять лет назад… Перед моими глазами вновь пронеслись метрики сестёр и послушниц. Я сожгла их все, кроме одной! Тогда мне это даже в голову не пришло, а сейчас оглушило, как хороший удар сармато: в тайнике моей метрики не было!
— Её там не было! — прошептала я, вновь видя вымаранное имя, поверх которого было написано имя Асси Костерн, и вспоминая строки письма тёти Клавдии.
Именно из-за них я вернулась в монастырь, чтобы уничтожить документы:
‘Дитя, привезённое в Фаэрверн, оказалось королевской крови — привезший ее человек поведал мне истинную историю девочки, ибо был наемным убийцей, нанятым неизвестным нанимателем через подставное лицо. Первый брак Джонора Великолепного закончился трагически. Королеву оклеветали, и она была вынуждена бежать вместе с детьми, иначе король забрал бы их, а её — заточил в монастырь…’.