Фаэрверн навсегда
Шрифт:
Дрожащими пальцами я коснулась его сурово сжатых губ. Эта складка в углу рта появилась недавно — жёсткая полуулыбка, будто он постоянно насмехался над иронией судьбы, давшей ему в убийцы родного брата. Викер, Викер, как же мне спасти тебя?
— Тамарис… — беззвучно прошептал он, ловя губами мои пальцы и дыша на них теплом. — Тами…
Его ладони стали жёсткими. В них появилась сила, которая зажгла меня, как сухой мох от искры. У меня было много мужчин, — Богиня да простит мне как юношеские безумства, так и лёгкие, необременительные отношения во взрослый период жизни! — но ни с одним из них я не заводилась так, будто давала обет целибата, а потом преступила его! Закинув руки паладину на шею, с наслаждением вцепилась в мощные плечи, потёрлась грудью о
Эта маленькая женщина была полна огня, который заставлял ар Нирна вспыхивать мгновенно. Только что плакала безутешно, и уже, постанывая, покусывает его губы, шею, грудь, распаляясь сама и распаляя его, бесстыдно тянет его рубашку из-за пояса брюк, шарит по нему сильными руками, сжимая ощутимо везде, куда может дотянуться. Хорошо, что есть близость — как пауза между мгновениями, как вздох перед шагом в бездну…
— Отчего ты не захотел Атерис? — спросила она в перерывах между поцелуями.
Слова подействовали на Викера, словно ушат с холодной водой. Он застыл и даже отодвинулся, будто она только что осквернила святыню. Впрочем, так и было — впервые он ощущал чувство к женщине чувством, а не простой похотью, а она вспомнила ту, которую вполне можно было считать символом греха!
Ответил, с трудом выталкивая слова:
— Не хотел её…
— Но она — красивая! — не отставала рыжая. — Любому было бы лестно, захоти его сама королева, разве не так?
Да, ему тоже было бы лестно, если бы не лязгала в нежном голосе сталь приказа! ‘Ложись, мой рыцарь, — приказала Атерис, жадно облизывая губы. Зрачки у неё были ненормально расширены. — Ложись и докажи мне, что ты — мой!’ Он знал тех, кто с удовольствием исполнял подобные приказы, его брат был одним из них. Знал и тех, кто не решился отказать… Более того, понимал — отказ обеспечит опалу. Но не мог заставить себя сделать это. Захоти он её первым, всё было бы по-другому! Но, глядя в блестящие от желания голубые глаза Атерис, ар Нирн чётко осознавал: он не желает становиться спальным мальчиком! И, вознеся молитву Единому об укреплении духа, ответил: ‘Нет!’
— Не знаю, — буркнул он и, столкнув с себя женщину, поднялся, оправляя одежду.
Тамарис растерянно смотрела на него, сидя на земле.
— Викер…
Он раздраженно дернул плечами, стягивая шнуровку у ворота рубашки. Прошлое не изменишь! Вопрос королевы и его ответ запустили неумолимый маховик судьбы. Жалел ли он о своем ‘нет’? Нет! Жалел лишь о потере брата. Думал, как и чем помочь ему, и с горечью понимал — слишком поздно. Душой и телом Астор ар Нирн предан своей греховной страсти.
Тами встала, подошла сзади, остановилась рядом. Оба смотрели на живописно раскинувшуюся внизу Кардалену, на яркие крыши, на колокольню храма, над которой кружила голубиная стая.
— Мне не следовало спрашивать об этом, — помолчав, сказала рыжая. — Викер, ты простишь меня? Все это не мое дело!
И так она сказала это ‘не мое дело’, будто и не было между ними минут близости. Отчего-то собственное раздражение показалось Викеру пресным по сравнению с ее словами.
— Все это в прошлом, — буркнул он. Не зная, как сказать ей ‘прощаю’, ляпнул: — Хочешь увидеть маковое поле? Такое красивое!
Она доверчиво вложила свою руку в его. От этого движения сердце ар Нирна заныло, словно готово было проститься с ней! Простые движения — рука в руке, поцелуй, голова, склоненная на плечо — давали такое острое ощущение бытия, что становилось больно. Мир приобретал четкость и краски, и выглядел совсем не так, как раньше. Почему только рядом с ней? Единый, почему?
Не говоря более ни слова, он повел Тами туда, где встретил Риза. Остановился на краю поля, давая ей время осознать его великолепие. Тамарис широко распахнула глаза, в которых отражался алый, шагнула с тропинки в заросли. Нежные лепестки цветов казались призрачными, нежными, невозможно тонкими и трепетными. В них играли золотинки, смущенно взблескивали, когда цветы клонили головки к земле при порывах ветра. Над полем стояло мерное гудение — это пчелы собирали нектар, перелетая от цветка к цветку.
Тамарис медленно шла вперед, словно прислушиваясь к себе. Вела ладонью по нераспустившимся бутонам и раскрытым цветам. Казалось, она пребывает в трансе.
Гул усилился. Насекомые поднимались в воздух, собирались над головой монахини в медленно кружащую воронку.
— Тами! — обеспокоенно крикнул Викер. — Посмотри наверх!
Она остановилась, запрокинула лицо.
Какое-то мгновение паладину казалось, что пчелы сейчас набросятся на нее, и он замер в ужасе, лихорадочно раздумывая, что предпринять. Но вдруг от пчелиной воронки, ставшей густо-черной и медлительной от обилия насекомых, отделилась тонкая нить, оформившаяся в четко выраженный знак стрелы. Потянулась на запад, разматывая воронку, словно клубок ниток.
Открыв рот, Викер смотрел, как тянется и исчезает за полем, за горизонтом пчелиный рой, удерживающий знак. Как падает на колени в маковую красноту Тамарис, глядя в небеса и безмолвно шепча молитву. Как на миг выглядывает из-за тучи солнце, лаская ее хрупкую фигурку лучом, заставляя рыжие волосы вспыхивать огнем. Ар Нирн однажды видел прежнюю королеву. Родители взяли его с собой ко двору, и он с восхищением разглядывал не столько трон с сидящими на нем правителями, сколько рыцарей, охраняющих залу. Потому и запомнил Её Величество смутно… Яркой лентой мелькнула в памяти красно-рыжая коса, длинной в пол, кажущаяся огненной!
Тамарис…
Он знал, что следует делать!
Она уже стояла рядом, и в глазах, как и тогда, плескалась странная синь.
— Есть пророчество, Викер, — сказала она, — пророчество о земном воплощении Великой Матери!
Я поведала ему о знаках, которые должны указать на проявление Сашаиссы в человеческом обличье в мире людей, но понимала — он не верит мне. Паладин видел два из них, однако в душе не мог или не хотел соотнести увиденное с тем, что я рассказывала. У меня же не было никаких сомнений: она уже бродила неузнанной среди нас, где-то на западе — именно туда указывали знаки: улетевшие птицы, направляющая стрела пчелиного роя. Наверняка, в других местах люди наблюдали похожие явления.
В пророчестве говорилось о том, что Богиня, любящая своих детей, не раз и не два защищала их от зла, пришедшего извне, каждый раз становясь человеком и погибая в битве, чтобы вновь возродиться божественной сущностью. Но, неустанно изыскивая зло среди людей, она спешила делать добро — исцелять их души и тела, соединять сердца, даже разбитые склеивать заново, даря новый смысл жизни. Человеческий срок Воплощённой был недолог, однако именно в его границах прекращались войны и эпидемии, находились новые чудодейственные средства исцеления опасных болезней, некоторые страны совершали эволюционный рывок, принимая законы, которые были написаны не ради самих себя, но ради народа. Появление Сашаиссы сейчас давало надежду, что моя несчастная родина, наконец, освободится из-под пяты Первосвященника, и более никогда не будут гореть обители, уродоваться храмы, погибать люди из-за ‘не той’ веры! Конечно, вряд ли Великая Мать снизошла до нас из-за него, Первосвященника Файлинна, наверняка, нашлась более серьёзная причина, но любое её появление среди людей влияло на нас благотворно, касаясь лучших струн души, возрождая свет в душах. Моё милосердие к паладину не было ли приметой того же?