Факел (книга рассказов)
Шрифт:
Это был неожиданный по составу квартет, нет-нет, все как положено — две скрипки, альт, виолончель; неожидан был, если можно так сказать, половой состав квартета: три женщины — скрипки и виолончель, и один мужчина — альт, соответственно.
Альт был во фраке, уже достаточно побывавшем в музыкальных баталиях, женщины в белых блузках с широкими рукавами и в черных длинных юбках.
Альт кивком головы дал сигнал — поехали! — и сразу зазвучала виолончель, неожиданно мощно зазвучала, и пошла та начальная мелодия, которую он проигрывал в машине, и не сдержал улыбку, и почувствовал мягкий покой в душе и легкую волну счастья — это все-таки разные ощущения, слушать музыку в записи
Был умилен, закрыл глаза и сел так, что ощутил себя вовсе бескостным, воля его растворилась в музыке, вступили альт и скрипки, и через несколько минут он мог давать оценку, кто чего стоит в этом квартете; значит, так, это очень хороший квартет, лучшего я, пожалуй, не слышал, скрипки хороши, но не более того, альт не просто хорош, но очень хорош, нет, заменить Башмета в «Концерте на троих» ему не позволили бы, но, как в театральных байках, примадонна заболела, и тогда отчего же нет, о виолончели он пока не думал, он ее не оценивал, только чувствовал, это что-то особенное, и я еще с ней разберусь; но что удивительно, они играли совсем не то, к чему он привык, братцы, это ведь не мрачноватый Первый квартет, это ведь квартет легкий, прозрачный, если угодно, моцартианский, это ведь Третий квартет, и к чему здесь философические тяжкие гирьки, но сразу смирился, значит, возможно и такое толкование, художника, как известно, судят по тем законам, что он сам предлагает.
Вдруг он почувствовал возбуждение, чего, знал точно, ни в коем случае не могло быть, первая часть да и весь квартет, что называется, бессексуальные, и, значит, музыканты передают что-то уж очень личное, может, и подсознательное (Фрейда читывал, а как же), тогда он открыл глаза и начал смотреть на сцену и сперва только догадывался, а потом и уверенно знал, какие отношения внутри квартета, разумеется, это одни только мои подлые догадки, но как телевизор за несколько минут проявит человека — тот лжет, а этот нет, так и музыка ничего не скроет от понимающих глаз и ушей.
Он увидел, что Вторая Скрипка, лет сорока, сухощавая, короткостриженая, все время смотрит на Первую Скрипку, пухлявенькую, аккуратненькую блондиночку лет тридцати. Сексуальное беспокойство шло несомненно от Второй Скрипки. Глаза! Глаза у нее были измученные и даже истомленные, она зазывно смотрела на Первую Скрипку и, несомненно, на чем-то настаивала, что должно решиться именно сегодня, но Первая Скрипка сопротивлялась и избегала этого взгляда, однако сопротивление ее таяло (тремоло Первой Скрипки было излишне нервным), да, между ними что-то происходило, и это не понравилось Альту, он бросил на Вторую Скрипку злой взгляд — нашли время выяснять отношения — и укоризненный взгляд на Первую Скрипку, и как же та, бедняжка, вспыхнула под этим взглядом и просительно посмотрела на Альта — спаси меня, я устала от этой стервы, и Альт успокаивающе прикрыл глаза и чуть кивнул головой — все знаю, все я понимаю, и постараюсь спасти, но потом, после концерта, сейчас у нас одна забота — вот этот квартет Брамса, и Первая Скрипка сразу успокоилась и осмелилась взглянуть на Вторую Скрипку и выдержала призывный взгляд, и Вторая Скрипка все поняла, уговоры ее напрасны, это безвозвратный разрыв, она подняла голову и оглядела зал: глаза были полны слез, на лице — горе и безнадежность.
Вдруг Альт удивленно посмотрел влево, на Виолончель. Этот взгляд можно было объяснить только так: если альт был очень хорош, то виолончель потрясающа, дело даже не в ее чистейшем звуке, нет, от нее шел ток, та особая энергия, которая идет от выдающихся музыкантов. Но, видно, сегодня она превзошла свою привычную игру, чем и удивила постоянного партнера.
Да,
Он был счастлив, но в перерыве между второй и третьей частью кто-то громко захлопал и прервал счастье, и внезапно вспыхнул гнев, да, в затылке сверкнула молния и все залило белым ослепительным светом, однако он тут же успокоил себя: причина гнева ничтожна — на любом концерте бывают люди, впервые попавшие на серьезную музыку и считающие, чем больше артистам хлопаешь, тем и лучше.
Хорошо, что удалось погасить гнев, есть у меня эта слабость — резкий переход от восторга к безграничному гневу, когда не всегда знаешь, как твоя душа проявит себя в следующее мгновение, эта несдержанность досталась мне в наследство от мамочки, от ее душевной конституции, увлажненной бесчисленными запоями.
Отец, когда женился, был уже известным скульптором и немолод, маме было двадцать — юная московская поэтесса с непоколебимой уверенностью в своей гениальности. Своих московских друзей она называла Женей, Андрюшей, Дэзиком. Она умерла в сорок лет, от рака желудка, при жизни ее ни разу не напечатали. Сын и сейчас считает мать графоманкой, и он очень удивился, когда узнал, что Евтушенко включил в поэтическую антологию двадцатого века два небольших стихотворения его матери, до той поры считал, что все это — Женя, Андрюша, Дэзик — алкогольный понт.
Отец во все времена хорошо зарабатывал, у меня, сынок, нет своей эстетики, но я мастеровитый и я знаком с историей скульптуры. В его работах, и правда, угадывались знакомые мотивы: это Роден (особенно продуктивны были «Граждане Кале», что понятно), или Манцу, или даже Антокольский — это зависело от темы и вкусов заказчика. Сыну ни разу не было стыдно за отца. Да, он не гений, но именно мастер, и сын уважал и любил отца.
Сейчас отец работает над памятником Зощенко, клянусь, сынок, я не умру, покуда не добью эту работу, должен ведь я показать что-то свое, когда явлюсь на суд Всевышнего, Господи, смотри, я маленький, но настоящий, и это я, Господи, это я стремился высказать свою любовь к Михаилу Михайловичу.
Жгучий стыд внезапного воспоминания: отец хорошо пел цыганские романсы, и мама любила, когда он поет. В доме гости, все уже выпили, а мама пьяна, все просят спеть, и отец поет, и по лицу мамы видно, что в этот момент она до обожания любит мужа, хотя в любое другое время называет его «мой негоциант», и она страдает от этих романсов, и на самой высокой ноте страданий она подходит к мужу, щеки ее судорожно собирают слюну, и она плюет мужу в лицо. Чем выше благодарность, тем смачнее плевок. И гости, и отец понимают, что это именно благодарность, именно признание в любви.
Он сумел погасить и вспышку гнева, и внезапное воспоминание и возвратился к музыке: игралась третья часть, это элегическая грусть, это несбывшиеся желания и ушедшая любовь, да, на это, конечно, можно жаловаться, но лишь с легкой иронией, с легкой, хотя, конечно, и грустноватой улыбкой, да, жизнь несовершенна, но право же, примем ее такой, какая она есть, и он снова растворился в музыке, воля его была уничтожена, а дух легок и даже парил, да, ради таких состояний, ради этого парения я и хожу на концерты, о, эта невесомость, это парение приходят редко, далеко не на каждом концерте, но сейчас это пришло, и он был счастлив.