Факел

Это повесть о жизни Гиппократа, врача и целителя, повесть о том, что, быть может, произошло как-то весной две тысячи четыреста лет назад. Многое осталось таким же, каким было в те дни, когда Гиппократ был молод, а Дафна приехала на остров Кос. Небо и ветер, щебет птиц и ропот прибоя — они не изменились. И человеческий мозг был тогда таким же могучим, как и теперь, а врачи сталкивались в своей работе с теми же трудностями, что и мы в наши дни.

Век, когда жил Гиппократ, был золотым веком античной Греции. Когда он начал изучать тайны природы, он словно зажег во мраке факел и поднял его как мог выше, чтобы те, кто старается облегчать страдания больных, научились наконец делать это не вслепую, научились находить связь между причиной и следствием.

Первое четкое изложение научного метода — метода, который создал современную медицину и естественные науки, — мы находим в «Гиппократовом сборнике». Век за веком входившие в него трактаты списывались и вновь переписывались и более двух тысяч лет служили миру учебником медицины. В наши дни Гиппократа называют «Отцом медицины», а «Клятва» Гиппократа и теперь остается основой морального кодекса практикующего врача.

Однако, несмотря на все это, история очень мало сообщает нам о самом Гиппократе, а о том, как был зажжен факел, нам не известно ничего. Мы не знаем правды о его жизни, но зато его имя запятнано сплетней — странной, невероятной и живучей, как зло. Только истина может навеки уничтожить эту ложь.

Но раз история сообщает так мало, а наши последние исследования открыли нам новые факты, можно надеяться, что картина, нарисованная в этом историческом романе, будет ясной и правдивой. И тогда человек, уже совсем затерявшийся в густых туманах времени, вновь оживет, и мы наконец увидим и поймем, как был зажжен факел.

Олимпия, жена Тимона, архонта [1] острова Коса, посмотрела на свое отражение в высоком бронзовом зеркале и принялась расчесывать гребнем один черный локон за другим. Она разговаривала сама с собой, а иногда улыбалась, пока не услышала шлепанье босых ног, доносившееся с внутреннего дворика. Шаги затихли перед ширмой, заменявшей дверь.

— Пришел Гиппократ.

Олимпия раздраженно махнула рукой и хмуро посмотрела на свое отражение. Рабыня повторила свои слова и, не услышав ответа, осторожно проскользнула мимо ширмы в комнату.

Олимпия следила за ней в зеркале.

— Как ты смеешь меня беспокоить?

— Ты велела, госпожа, сказать тебе, когда придет Гиппократ. Остальные врачи тоже здесь.

Олимпия ничего не ответила, и служанка, смущенно хихикнув, продолжала:

— Мы только-только успели помешать Пенелопе. Она уже собиралась влезть в ванну. А ведь старик Эней запретил ей купаться из-за падучей болезни.

Олимпия резко повернулась к ней.

— На моей дочери Пенелопе лежит проклятие богов. Ей никто не может помочь. — Голос у Олимпии был низкий и звучный, хрипловатый, как переливы флейты. — Мужу давно следовало бы это понять. Хоть к нам и приехал Эврифон, ему незачем было приглашать для консультации Гиппократа, да еще в такой день, как сегодня.

— Но ты же знаешь, — робко возразила служанка, — что Эней не сумел вылечить Пенелопу, а я слышала, как Тимон говорил, будто Гиппократ Косский и Эврифон Книдский — самые прославленные целители в Греции.

— Пусть так, но и они не властны над проклятием богов. Да и вообще Эврифон приехал к нам не лечить Пенелопу. Он привез свою дочь, чтобы она могла познакомиться с нашим сыном. Он приехал договориться о приданом и составить брачную запись. — Олимпия подняла с горячей жаровни металлический прут для завивки волос. — От Пенелопы с самого ее рождения мы видим одни неприятности!

Служанка подошла к ней и взяла прут за деревянную рукоятку, а Олимпия принялась накручивать на него длинную черную прядь.

Внезапно она опустила руки и спросила:

— А врачи пошли к Пенелопе?

— У нее Эврифон и Пиндар. Гиппократ сказал, что сперва поговорит с Энеем на террасе.

— Положи прут, — приказала Олимпия, внезапно на что-то решившись. — Сними с меня этот хитон… Осторожнее, не испорть прическу. Достань желтый и помоги мне надеть его.

Переодевшись, Олимпия быстро повернулась к зеркалу.

— Ты проводила дочь Эврифона в ее комнату на галерее?

— Да, я сделала все, что ты велела.

— Она и правда такая красавица, как рассказывал мой сын?

— Да… Но погляди сама! Вон она идёт по галерее.

Над ширмой, заслонявшей дверь, им была видна галерея по ту сторону дворика. Олимпия метнулась к ширме и подвинула ее так, чтобы они могли незаметно следить за происходящим.

По лестнице, ведущей на галерею, спускалась девушка в простом белом хитоне. Вдруг она остановилась, испуганная внезапным шумом крыльев. На плиты залитого солнцем дворика опустилась голубка. Через мгновение около нее уже кружил голубь, и зазвучала его весенняя брачная песня — «Р-рруу-р-рруу-рруу». Опершись о перила, девушка посмотрела в безоблачное голубое небо.

Тут Олимпия увидела, что во дворик через наружную дверь вошел какой-то человек в развевающемся синем плаще. Он стремительно пересек дворик и начал подниматься по лестнице. Незнакомец был молод, высок, широкоплеч. Его лицо окаймляла квадратная черная борода. Опустив голову, он о чем-то сосредоточенно думал, и взгляд его невидяще скользил по ступеням, пока вдруг не остановился на двух маленьких ножках, обутых в легкие сандалии. Тогда он удивленно поднял голову. Девушка засмеялась и посторонилась, давая ему дорогу. Голубой шарф выскользнул из ее руки и, плавно кружась, упал на плиты дворика. Чернобородый незнакомец сбежал с лестницы, чтобы поднять его, но девушка спустилась вслед за ним.

Подавая ей шарф, он сказал с улыбкой:

— Ты, наверное, дочь Эврифона?

— Да, — поблагодарив его, ответила она, и они расстались.

Он поднялся по лестнице и прошел через галерею, по-прежнему о чем-то размышляя.

Олимпия посмотрела на служанку.

— Кто это?

— Гиппократ.

— Я так и думала, — кивнула Олимпия. — И Дафна. Девушка, которую любит Клеомед, на которой он хочет жениться. Раз он этого хочет, он на ней женится. Все желания Клеомеда должны выполняться, ему ни в чем нельзя отказывать.