Факелоносцы
Шрифт:
А позднее Крадок, тесть Аквилы, который пять дней назад явился на сбор, поджидал его в проходе под аркой. Они так внезапно столкнулись в темноте, что Аквила от неожиданности схватился за кинжал, но Крадок остановил его:
— Не так рьяно, парень. Я Крадок, а не грабитель. Я жду тебя.
— Зачем? — жестко спросил Аквила.
— Только чтобы сказать тебе, я не забыл, как в Абере ты отвел удар, предназначенный мне. — На лице Крадока резче обозначились морщины, и глаза смотрели скорбно. — Поэтому, перед тем как покинуть Венту, я не пойду к Нэсс и не стану ее уговаривать вернуться в родные края.
Аквила смотрел на него с холодеющим сердцем.
— Нэсс сама должна решить, уйти ей или остаться, — сказал он, медленно растягивая слова, затем повернулся и пошел прочь.
Шагая к дому, он слышал гул растревоженного города. Он хорошо понимал всю глубину случившейся трагедии, понимал, что она повлияет на дальнейшую судьбу Британии. Но в настоящий момент случившееся казалось ему лишь мрачным фоном для собственных его бед.
После потери Флавии он считал, что больше ему терять нечего, что бы с ним ни произошло. Это создавало ощущение безопасности, было своего рода панцирем, за которым он прятался, боясь оказаться безоружным. Но сейчас ему снова было что терять, а все складывалось так, что скорее всего потеря неизбежна. Он хорошо помнил тот момент, когда мог удержать Нэсс против ее воли, если бы понадобилось, а потом ночью опасаться удара ножа. Но по иронии судьбы это было время, когда он не нуждался в ней. И вот все переменилось, хотя он это осознал только сейчас. Теперь ему не хотелось расставаться с Нэсс, но именно теперь он не мог удерживать ее против воли.
Дойдя до большой виллы, примыкавшей к старому Дворцу правителя, где помимо Аквилы жили Эуген и еще три командира с семьями, он прошел мимо дремлющего в дверях привратника в атрий. Эта комната в самом центре дома была общей для всех, но сегодня она пустовала: ни женщин, вечно щебечущих возле самых дверей, ни детей, ни собак, готовых в любой момент затеять возню на выщербленном мозаичном полу, — никого. Пока он шел через атрий к двери, выходящей на колоннаду и залитый солнцем двор, он заметил, что у Ганимеда, в мозаике на полу, недостает еще одного кубика. С этими кубиками очень любили играть дети. Очевидно, когда-то этот дворец отличался изысканным декором. Он и до сих пор еще не утратил былой изысканности, но теперь уже с печальными следами упадка, которых до сегодняшнего дня Аквила почти не замечал, свыкнувшись с домом за два года. Зимой невозможно привести в порядок обвалившуюся штукатурку и крошащуюся каменную кладку, а летом — саксы. Стены внизу поросли травой, а основания колонн покрылись зеленым мхом. Каменный бассейн посреди мощеного дворика высох, и на дне его с остатками ила валялось несколько съежившихся прошлогодних листьев и голубиное перо, и дельфин на краю бассейна больше не пускал водяных струй из пасти, так как водосток давно уже не был таким, как в прежние времена. Несколько дней назад Нэсс поднесла на руках к дельфину Пескарика — он все еще был Пескарик, а его полное имя придерживали для особо торжественных случаев или же для случаев, когда с ним случался конфуз, — поднесла для того, чтобы он погладил это существо с разинутой пастью, и сказала при этом: «Смотри, такой же, как у твоего отца на плече». И Аквилу, который, сидя у колоннады, начищал свою амуницию и одновременно наблюдал за ними, неожиданно охватило чувство безотчетной радости, и он даже не дал себе труда подумать почему.
Он пересек дворик и через колоннаду на другой стороне направился в комнаты, отведенные для них с Нэсс. Войдя в их внутренний дворик, он сразу увидел ее — она сидела на солнце у маленькой потайной двери, выходящей во двор Дворца правителя. Тернослив, росший неподалеку, набухал почками, и тени от его ветвей ходили ходуном по старой, залитой солнцем стене, покрывая ее пестрыми пятнами, а заодно лицо и платье Нэсс. Но больше ничего не двигалось. Веретено и прялка лежали рядом на каменной скамье, где она оставила их, а сама она сидела, обхватив руками колени. На траве у ее ног спали Флавиан и щенок. Шкура щенка, вся в черно-янтарных полосах, поблескивала на солнце, а мальчик, в некогда ярко-синей тунике, успевшей поблекнуть от бесконечных стирок, спал, положив голову на щенячий бок. На них, вот так вместе, одно удовольствие смотреть, подумал Аквила. Но Нэсс на них не смотрела. Она сидела неподвижно, глядя прямо перед собой.
Она подняла голову, когда он появился из-за колонн, но не произнесла ни слова и продолжала молча сидеть, наблюдая за ним, застыв в ожидании.
Он подошел и встал рядом, привалившись плечом к стене, словно в изнеможении. Нэсс по-прежнему молчала, не отводя взгляда от его лица, хотя для этого ей теперь пришлось задрать голову.
— Интересно, что привело тебя домой в такой неурочный час? — наконец спросила она.
— Я пришел сообщить тебе, что твои соплеменники покидают знамя Амбросия. — Он с трудом подбирал слова. — Послезавтра, а может быть, даже сегодня к ночи они уйдут.
Лицо ее по-прежнему выражало лишь терпеливое ожидание.
— Я знаю, — сказала она. — Вся Вента жужжит от новостей.
— Я только что говорил с твоим отцом. Он помнит, как я когда-то отвел направленный на него удар, и поэтому оставляет за тобой право сделать выбор, Нэсс.
— А ты? Ты тоже предоставляешь мне это право?
— Если ты выберешь свой народ, я не буду тебя удерживать.
Она поднялась со скамьи и теперь стояла, глядя на него в упор, и в глазах ее светился прежний вызов.
— А как же ребенок?
Аквила не мог совладать с собой и ответил не сразу. Слова, казалось, прилипали к гортани и душили его.
Он поглядел на мальчика и щенка.
— Возьми Пескарика с собой, — произнес он, с натугой выдавив из себя слова. — Он такой маленький, и ты ему нужнее, чем я. Но только отправь его ко мне, когда он подрастет и сможет носить щит… — Он взял себя в руки. — Нет, не надо. Это ведь означает, что ты пошлешь его воевать против своего народа. Возьми его и расти сама, Нэсс.
— Какой ты странный человек, мой повелитель. Три осени назад ты забрал меня от очага моего отца так, будто я какая-то вещь, к тому же не очень-то тебе и нужная. А теперь ты отпускаешь меня… отпускаешь ребенка потому — так я думаю, — что тебе хочется, чтоб мы остались.
Аквила беззвучно кивнул. Он так плохо знал Нэсс, совсем почти не знал, во всяком случае недостаточно, чтобы понять, какие мысли бродят в ее голове, какие чувства скрываются за внешним спокойствием смуглого худенького личика.
Она долго смотрела на него, а затем, вскинув голову, захохотала своим высоким птичьим смехом и разбудила Пескарика. Малыш сел, мигая спросонок, озадаченный неожиданным появлением отца и напуганный диким смехом матери, и для утешения крепко прижал к себе щенка. Но смех Нэсс вдруг оборвался, и она зарылась лицом в ладони.
— Ночь за ночью я мечтала о свободе, о том, чтобы вернуться на родину, к своему народу… Но уже поздно. Я теперь принадлежу тебе, и я, и ребенок.
Аквиле показалось, будто удивительный покой снизошел на мир вокруг.
— Будут говорить, что ты предала свой народ, оставшись со мной, — сказал он.
Она оторвала руки от лица и, как бы принимая неизбежное, сказала:
— Да, я предаюсвой народ… свой мир, оставаясь с тобой.
И вдруг ему почудилось, что в тишине, вслед за голосом Нэсс он слышит голос Флавии, некогда прекрасный, а теперь безжизненный и охрипший от горя: «Боже, помоги мне. Ведь он мой муж».
Конечно, это было не одно и то же. Он не был врагом, какими были саксы. Он не принадлежал к банде разбойников и не принимал участия в убийстве отца Нэсс. Однако в глубине души он знал, что решение Нэсс и решение Флавии выросли из одного зерна. И у него вдруг возникло мучительное желание, несвойственное человеку, каким он нынче стал, но вполне естественное для него прежнего, до того, как саксы сожгли его дом, — желание подарить что-то очень хорошее Нэсс. Ему захотелось высыпать ей на колени целую охапку каких-нибудь необыкновенных подарков: новую песню, три звезды из созвездия Ориона, мед в сотах и ветки белого цветущего боярышника в середине зимы, и не только ради самой Нэсс, но и ради Флавии.