Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю
Шрифт:
Черчилль никогда не хотел другой войны, увиденного было достаточно. В 1919 г., будучи военным министром, он пытался ограничить расходы, предлагая правило десяти лет: британское правительство должно исходить из того, что в Европе не будет войны в ближайшие десять лет. Когда он стал канцлером казначейства в 20-е гг., он снова призывал к сокращению оборонного бюджета, на сей раз у него были полномочия на урезание расходных статей. И сторонники Чемберлена в конце 30-х гг. даже пытались вменить ему в вину (несправедливо) недостаточную боеготовность страны.
В те годы он, конечно, сам призывал коллег тратить больше на
Историки и дальше будут спорить о причинах Первой мировой войны, и правда состоит в том, что никакая из европейских держав не предстает абсолютно невиновной в этой катастрофе. Но мы можем уверенно заявить, что Уинстон Черчилль не был в числе зачинщиков и что ответственность преимущественно лежит – хотя и не полностью – на Германии, немецком милитаризме и экспансионизме. Что бы ни случилось в Сараево в 1914 г., это не может быть использовано для оправдания нападения кайзеровской армии на Бельгию и Францию. У Британии не оставалось иного выбора, как последовать пятисотлетним правилам внешней политики и воспрепятствовать тому, чтобы единственная держава доминировала на континенте.
Вторая мировая война была вызвана почти исключительно действиями безумного немецкого фюрера с его параноидальной жаждой мести. Те полемисты, которые постулируют нравственную эквивалентность Черчилля и кайзера или Черчилля и Гитлера, пытаются опровергнуть очевидное. Черчилль стремился предотвратить войну. Он сражался против нее.
Одна из интересных и притягивающих особенностей его ума состоит в том, что он прилагал много усилий не только для предотвращения войны, но и для уменьшения ее последствий на тело человека, для чего он создавал инновации, технические и научные.
Война – отец всего, но в случае Черчилля сочувствие – мать изобретений.
Глава 13
Сухопутные корабли
Я хожу по лесу в послеполуденные часы и не могу отделаться от чувства неестественности – отчасти из-за того, что это столь легко. Ничто не может остановить меня. Я снял веревочную петлю, открыл непрочную калитку и теперь прогуливаюсь по роще, населенной призраками.
Сегодня птицы в голосе, а на деревьях идут в рост молодые листья. Поблизости никого. В лесу у местечка Плоегстеер на юге Бельгии, недалеко от французской границы, я ступаю по мшистой земле и думаю, как эти места выглядели сто лет назад.
Этот лес был когда-то знаменит в Британии. Солдаты на Западном фронте называли его «Плагстрит», и это имя было известно почти каждому читателю газет. Сто лет назад верхушки деревьев были обрублены артиллерийским огнем, ветви отломаны, почва заражена взрывчатыми веществами и токсинами. Не было и пения птиц. Здесь Уинстон Черчилль побывал во время ночной разведки и ужаснул остальных дозорных тем, что шумел «как слоненок». Я вижу остатки окопов, по которым они, возможно, передвигались, приближаясь к передовой. Теперь траншеи заполнены черной, илистой водой. Обычно разведчики тихо подбирались к краю обезображенного леса, а иными ночами их командир шел дальше – порою один – на «ничью землю» и к самому краю немецких позиций.
С помощью карты я понял, где была «ничья земля», и гляжу на нее – несуразно узкую полоску, проходящую по полям с севера на юг. На ближней стороне я вижу знаменитых бельгийских голубых коров с двойной мускулатурой, из их толстого огузка – dikbil – получаются замечательные бифштексы. С дальней стороны – коричневый вельвет распаханного поля, засеянного тем, что Брюссель посчитал выгодным в этом году. Я вижу небольшую щебеночную дорогу поперек полосы – если верить моей карте, она ведет к немецким позициям. Я решил снова сесть в старенькую «тойоту».
Настало время военного маневра, для совершения этого подвига Черчиллю и британской армии понадобились пять ужасных лет. Я же собираюсь сделать это примерно за минуту. Я завожу минивэн, включаю передачу, успокаиваю нервы большим глотком «Стеллы Артуа» – и мы медленно катимся вперед.
Сначала я трясусь по рытвинам, но вот мы на дороге, и скорость доходит до 25 км/ч, увеличивается до 30, затем до 40. Я преодолеваю траншеи и воронки, неудержимо прорываясь через колючую проволоку. Ничто – ни снаряды, ни пули – не остановит мчащуюся «тойоту» с ее 2,49-литровым двигателем.
С обеих передовых изнуренные, разбитые люди выглядывают из грязных окопов и теряются в догадках, затем издают возгласы изумления. И вот мы свершили задуманное, возможно, до того, как вы успели оценить достижение. Я на немецкой передовой, и, пока неприятель силится отреагировать на это, я проношусь к его резервной оборонительной линии и госпитальным палаткам. Испуганные немцы выбегают из отхожих мест и в панике хватают винтовки.
Отметив триумф коротким автомобильным гудком, я беспрепятственно совершаю разворот и покидаю армию кайзера. Я еду назад с востока на запад, мне нужно проехать все те же патетические 500 метров к лесу Плагстрит. Но на обратном пути я останавливаюсь посередине. Я припарковался на обочине и иду по распаханному полю. На этом клочке земли ни одному человеку не удавалось выжить.
И вот почему. Я вижу один у себя под ногами, другой рядом и следующий чуть подальше – при каждой вспашке на поверхности оказываются тысячи проржавевших металлических фрагментов из прошлого.
Этот напоминает взрыватель – большой набалдашник, превращенный коррозией в месиво из ржавчины и железа, но по-прежнему удивительно тяжелый. А тот похож на снарядную гильзу, и поблизости еще одна. Хотя я и не разбираюсь в них, но эти находки красноречиво объясняют, почему ни одна из сторон не могла победить. Вне леса нет укрытия – только эти широкие поля под фламандским небом.
Сколь бы ни были мужественны, отважны и храбры молодые бойцы, их разрывало здесь на куски. В эволюции вооружений был момент асимметрии из-за недавнего изобретения множества снарядов, которые могли поражать человеческую плоть с расстояния, с огромной скоростью и большой взрывной силой. Но еще никто не придумал защиты. Три ужасных года это положение не менялось.
Можно представить досаду и отчаяние Черчилля, видевшего, как его солдаты умирают, а линия фронта не перемещается ни на шаг. Едва оказавшись там, Черчилль попытался узнать о судьбе своих предшествующих проектов.