Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю

Джонсон Борис

Но самый насущный вопрос состоит в том, почему Черчилль был так обеспокоен, отчего он был полон решимости оказаться на переднем крае битвы. Есть несколько очевидных ответов, и первый из них, разумеется, состоит в том, что Черчилль не был уверен в успехе высадки в Нормандии.

У нас есть преимущество последующего знания о том, что операции сопутствовала удача. Но в то время имелись определенные сомнения. Алан Брук полагал, что она может обернуться «самой жуткой катастрофой за всю войну». Роммель был в состоянии неожиданно укрепить район десантирования, с легкостью могла испортиться погода. Эйзенхауэр был полностью готов взять на себя ответственность за эвакуацию, если бы события обернулись против союзников.

К операции, сочетавшей воздушное

и морское десантирование, союзники готовились несколько лет. Это была их попытка отвоевать назад континент. А у Черчилля был опыт рискованных десантных операций. Черчилль хотел находиться там, потому что его душу жгла память о Галлиполи, – а из всех угрызений совести тягчайшим, обоснованно или нет, было то, что он не сумел лично присутствовать при Дарданеллах. Теперь у него появилась возможность изгнать тот позор, последовать примеру своего прославленного предка и лично повести свои войска в битву, показать всему миру, что он настоящий Мальборо, а не просто Мальборо лайт. Ему требовалось быть там, чтобы гарантировать, что войска не завязнут, как в Галлиполи и как это было на Западном фронте во время Первой мировой войны.

Далее, у него была еще одна причина взойти на тот корабль – этот мотив уже не удивит нас, и его определенно заметил Ласселс. Как написал личный секретарь короля, подытоживая историю в целом: «Король, по существу, пытался спасти Уинстона от самого себя, ведь действительными мотивами, вдохновляющими его выйти в море на корабле «Белфаст», были его неуемная и крайне несвоевременная жажда приключений, а также, как это ни страшно подумать, его тщеславная, пусть и подсознательная, склонность к тому, чтобы сделать себя “материалом для первой полосы”».

В этом, я уверен, Ласселс воздал нашему герою должное. Черчилль заранее видел заголовки и фотографии – он стоит с невозмутимым видом на мостике, удерживает во рту влажную сигару и командует залпами 12-дюймовых пушек крейсера, словно дирижируя самой громкой и взрывной увертюрой в истории баллистики. Он знал, как это будет восприниматься, – человек, которому вверено рычать за британского льва, теперь исторгает артиллерийский рык, а не риторический.

Вот почему он сначала поддерживал идею, чтобы король стоял рядом на мостике, ведь это стало бы еще более захватывающей историей: британский монарх и премьер-министр, неустрашимые и несломленные пятью годами войны, руководят отвоеванием материка. Это было тем «материалом для первой полосы», к которому он стремился, и в некоторой степени касалось не только Черчилля, его эго и достижений. Речь шла о Британии и ее положении в мире.

* * *

Во времена моей невинной юности я верил, что Британия «выиграла войну» не только с помощью русской самоотверженности и американских денег, но и благодаря героизму сражавшихся британцев. Я разглядывал комиксы «Коммандос», в которых мужчины в шерстяных шапках и с суперколоссальными предплечьями бросались на сжавшихся от ужаса немцев, из гигантских челюстей вылетал крик «Получи, фриц!», а из дул винтовок вырывались снопы огня.

Я прекрасно помню, как учился у утонченного преподавателя классической филологии, побывавшего в японском плену: он способствовал четкому представлению, что битва при Эль-Аламейне стала поворотным пунктом в войне. Монти [84] наподдал Роммелю, и с того времени Джерри [85] снова и снова получал взбучку. Поэтому я испытал определенное потрясение, когда спустя годы прочитал, что произошло на самом деле.

84

Имеется в виду Бернард Монтгомери, командовавший британскими войсками.

85

Джерри – прозвище немцев.

Оказалось, что битва при Эль-Аламейне в конце октября 1942 г. была не настолько поворотной для истории, как мне внушали. Более того, некоторые британские историки неучтиво называли ее «ненужным сражением». Через несколько недель после нее должна была начаться операция «Факел» – десант союзных войск намеревался выгнать немцев из Северной Африки. По всей видимости, битва при Эль-Аламейне была не столько решающей военной победой, сколько необходимым политическим фиговым листком.

К осени 1942 г. послужной список Британии представлял фактически непрерывную последовательность ошибок, эвакуаций, катастроф и всесторонних поражений, которые часто наносились силами неприятеля, заметно уступающими по численности. Все выглядело так, словно страна начала выступать в премьер-лиге, имея репутацию «Манчестер Юнайтед», а играла как ФК «Танстолл» [86] . «Я не могу добиться побед, – жаловался Черчилль, – именно побед добиться крайне трудно».

86

Футбольный клуб «Танстолл» (Tunstall Town FC), выступая в низшем дивизионе, потерпел 143 поражения подряд.

Это были не только Норвегия, Дюнкерк, Греция, Крит, где британские войска довели до совершенства маневр, который можно было бы назвать «заячьим» или стремительным бегством. 1942 г. был еще хуже, гнетущая серия фиаско началась на Дальнем Востоке, где были потоплены корабли «Принц Уэльский» и «Рипалс». Затем последовала капитуляция Сингапура, хотя Черчилль написал своим генералам четкое распоряжение сражаться до последнего человека и предпочесть смерть бесчестью.

Но они, подумав, решили проигнорировать совет Черчилля, бесчестье было заметно привлекательнее. Был оставлен Рангун. Рейды на Сен-Назер и Дьеп, прославленные в целях пропаганды, достигли немного и ценой больших потерь. Потом пал Тобрук – новость об этом была передана Черчиллю на розовом листке, когда он сидел рядом с Рузвельтом в Белом доме. Черчилль был крайне подавлен – ведь он снова лично отдал недвусмысленные указания, чтобы войска сражались до самого конца.

Опять британцы были наголову разбиты меньшими по численности немецкими войсками. Выдвигаются самые разнообразные объяснения этой не отвечавшей ожиданиям низкой эффективности Британии, ведь до того она считалась одной из самых свирепых и успешных военных держав, которые когда-либо видел мир. В своих замечательных размышлениях на эту тему Макс Гастингс не скупится на критику.

По мнению Гастингса, все генералы были на деле не бог весть что. Даже Монти не заслуживает места в ряду «величайших капитанов истории». Если военачальники не были попросту недалеки, они слишком часто были нерадивы и самодовольны. Они всячески избегали риска и испытывали сильную антипатию к кровопролитию. Отчасти это объяснимо, принимая во внимание память о Первой мировой войне, но заметно препятствует сражающейся стороне. А в широкой офицерской среде имелось предостаточно глупцов, которые пришли в вооруженные силы, считая их теплым местечком, способным обеспечить более легкую жизнь, чем у предпринимателя, ведущего собственное дело.

Уровень вооружения не отвечал стандарту, по крайней мере, оно уступало немецкому, а также существовало ужасное подозрение, что у британцев в целом нет того огня в груди, как у их неприятелей. Макс Гастингс выразился так: «Многие британские офицеры осознавали, что у их солдат из гражданских нет той воли и приверженности, которую ежечасно демонстрируют немцы и японцы». Или, как довольно неприятно кричал Рандольф во время совещания на Даунинг-стрит в 1942 г.: «Отец, беда в том, что твои солдаты не хотят сражаться!»

Верно это или нет, – а подобный вердикт находился в явном противоречии с бесчисленными геройскими поступками британских военных, совершенными по всему миру, – но важно то, что многие думали именно так. Отсутствие британских успехов стало причиной замешательства дома и насмешек за границей. В июле 1942 г. в Америке был проведен опрос общественного мнения о том, какая страна наиболее способствовала победе в войне: 37 процентов ответили – США, 30 процентов – Россия, 14 процентов – Китай, и лишь 6 процентов были высокого мнения о Британии и ее усилиях.