Фактор фуры
Шрифт:
Одно вечное, дезориентирующее, порождающее ужас и остервенение ощущение вакуума…
Ладно… Почти месяц я могу за чужой счет отдыхать от родины. И вообще расслабляться…
То есть это я так думал.
В гостинице я спросил у портье, могут ли они мне помочь в смысле билета в Афины на завтра, и получил заверения, что непременно, мол, сэр, в лучшем виде. Поднялся в номер, слазил в душ, откупорил бутылку Tekkirdag Rakisi - и только тут заметил на тумбочке эту папку. То есть я, зайдя в номер, мазнул по ней взглядом, но как-то проигнорировал - а теперь, присмотревшись, подумал: откуда она взялась? Какая-то внутригостиничная сервисная информация, реклама?.. Самая обыкновенная канцелярская пластиковая папка - зеленая, жесткая, непрозрачная.
Я плеснул в стакан сорокапятиградусной ракии, сел на кровать и придвинул папку к себе. Внутри была довольно толстая пачка компьютерных распечаток - по большей части ксерокопированных. Латиница, абcолютно непонятная - наверняка турецкий. На рекламу не похоже… Крупноформатная «отксеренная», но хорошего качества черно-белая фотография: здоровенный решетчатый эллипсоид, кажется, охваченный пламенем… Дирижабль. Горящий падающий дирижабль. Я вгляделся в сопроводительный текст и одно слово таки опознал: Gindenburg. Катастрофа «Гинденбурга», ну конечно.
Я хлебнул из стакана. Мы со Славкой когда-то спорили: ракия - она виноградная или анисовая (никто из нас обоих на родине напитка не был и апеллировал к смутным воспоминаниям о сувенирных бутылках знакомых-туристов)? Выяснилось, что - анисовка, причем довольно резкая…
Я перевернул несколько листов и обнаружил новую фотку. Старинной конструкции огромный винтовой самолет (на каждом крыле по три двигателя и еще один сверху над кабиной). Самолет был снят снизу, и на крыльях отлично прочитывалось: Максим (на правом) Горький (на левом).
Полуголый, я полулежал на кровати со стаканом в руке и заинтригованно листал непонятную подборку. Сперва я решил, что тема ее - гигантомания в авиации и воздухоплавании, но скоро наткнулся на изображения американских космических челноков, потом - на «Титаник». Катастрофы. Самые знаменитые технологические катастрофы (прилагались кадры взрывающегося шаттла «Челленджер» и обломков «Колумбии», обгоревший шлем астронавта). Что еще?.. Ага, сверхзвуковые пассажирские самолеты: Ту-144, «Конкорд». Действительно, «тушка» же в свое время громко навернулась на салоне в Ле-Бурже, а «Конкорды» после падения одной машины во Франции и гибели всех пассажиров (несколько лет назад) вроде бы совсем сняли с эксплуатации… Веселенький набор.
Я захлопнул папку. Ну, и к чему бы это? На что они хотят намекнуть постояльцу?.. Очередная загадка загадочной турецкой души - Восток, как известно из тов. Сухова, дело такое… Кажется, этот город поставил себе целью не разочаровать меня и накормить странностями, раз уж за этим я сюда явился, до отвала. Или это какая-то тонкая реакция мироздания на cтоль специфический интерес - охотник за абсурдом начинает его притягивать и провоцировать?..
Я натянул майку, вышел из номера и отловил коридорного. Только по-английски он, как и большинство местных, даже занятых обсуживанием иностранцев - если общение с последними не является их прямой профессиональной обязанностью, - не сек ни бельмеса. Я подумал, пересилил лень и спустился к портье.
Извините, вот, нашел в номере - что это? А разве это не ваше? Нет-нет, не мое. Сорри, мы думали, это вы оставили. Кто-то оставил утром во дворе, мы решили, что это вы, и отнесли к вам в номер. (Во внутреннем дворике, в древесной тени, они по теплому времени года сервировали завтрак.) Нет-нет, не мое, да и на турецком тут все, а я, сами видите… Ах, еще раз извините.
Но для «работодателей» моих я этот «катастрофический привет» тоже занес - на десерт…
Send.
В моем собственном почтовом ящике решительно ничего интересного не было. Да и кому, собственно, мне писать?.. (Легкое эхо все того же ощущения: неприкаянность и одиночество - прах с ног…) Одно только письмо - с неизвестного «яхушного» адреса. К тому же нечитаемое: абракадабра на экране, бессмысленные символы.
Delete.
6
Греческие странности начались для меня еще до того, как наш «Боинг-737» приземлился в Греции. На рейсе авиакомпании Olimpic к завтраку подали два комплекта столовых приборов: пластмассовый и металлический. Это при том, что на борт - в соответствии с нынешними, после 11 сентября, антитеррористическими мерами - запрещено проносить даже маникюрные ножницы и пивные открывашки… Так что большую часть недолгого, пятьдесят минут ровно, перелета я брюзгливо думал на тему несовместимых со здравым смыслом коллективных психозов, свойственных благополучным, зажорным и толерантным обществам ничуть не в меньшей степени, чем всем остальным.
В Афинах, в аэропортовской кафешке, куда я устремился за пивом (вчерашняя ракия давала о себе знать), я чуть было не усомнился, в том ли направлении летел, не в прямо ли противоположном: барменша (первый человек в этой стране, с которым я осуществил хоть какой-то вербальный контакт) ответила мне на чистейшем русском, пусть и с анекдотическим южным прононсом. Тетка оказалась из Симферополя. Говорит, наших тут мимо нее шляется предостаточно, и идентифицировать соотечественника для нее не бином Ньютона.
Рожа моя и впрямь, видимо, отмечена национальным колоритом - всю жизнь получаю подтверждения (типичный диалог с новым знакомым: «Касимов? Ты что - чеченец? А репа - типично русская…» - «Во-первых, фамилия у меня, если уж на то пошло, не чеченская, а татарская. Во-вторых, сам знаешь, кого обнаружишь, ежели любого типично русского поскрести…»). И вот странно (хотя, видимо, характерно) - нет чтоб сейчас родному языку порадоваться: я, оттого что нацпринадлежность мою опознали, почувствовал себя скорее неприятно. Чувство было спонтанное и малообъяснимое - но отчетливое. Что-то сродни неловкости. Недаром ведь говорят, что за границей русские на своих обычно реагируют плохо… За границей, блин, - а дома что, хорошо?..
Перед подписанием контрактика доцент Латышев долго стращал меня на тему недопустимости перерасхода казенных средств. Слушать это было довольно унизительно, но я его понимал: в режиме предельно вольного плавания, с кредиткой, дающей доступ к счету богатого и безликого европейского фонда, кто угодно поддастся на соблазны. В общем, согласно доцентовым указаниям, летать мне следовало исключительно эконом-классом (а где возможно, перемещаться по земле), селиться только в самых недорогих отелях и прилежно сохранять чеки-билеты - ежели я рассчитываю еще и на две премиальные штуки. Самолет в Афины стоил экспериментаторам сто тридцать шесть евро в эквиваленте, а поиск дешевой гостиницы закончился на улице Фламарион в отеле «Эрехтион» - действительно недорогом, зато с честным названием: шагнув на крохотный балкончик своего номера, справа я увидел на подпертой кипарисами столовой горе столь знакомый заочно Акрополь, как раз развалинами Эрехтиона ко мне и повернутый.