Фактор «ноль» (сборник)
Шрифт:
Кто-то хочет, чтобы я пережил этот опыт.
Что-то или кто-то манипулирует мной, и я не знаю, о чем или о ком идет речь, поскольку по-прежнему не подозреваю, кто я, где я и в какое время попал.
Я – просто нить, извивающаяся над пропастью, и даже то, к чему она привязана, подвешено над пучиной без дна: я, словно в невесомости, парю в пустоте, колеблюсь между двумя мирами, – и если бы зеркала не лгали, то в ванной комнате я увидел бы отражение привидения, призрака, голограммы.
Именно по этой причине, без сомнения, в первый день моего пробуждения
Я ничего не помнил, поэтому стремился к будущему с удесятеренной силой. Я мог часами сидеть в комнате, вертя в руках какой-нибудь предмет или разглядывая расположение, цвет, форму, структуру стен или мебели.
Поэтому не найти его я не мог.
Я нашел его в кладовке на первом этаже, среди старой домашней утвари, газет, журналов, потрепанных книг, ящиков с инструментами для поделок, запасов электрических лампочек, шнуров и двадцатикилограммовых мешков с собачьим кормом.
Чемодан. Несколько старомодный по стилю, но прекрасно сохранившийся, он сразу выделялся среди кучи разнообразных вещей, под которой я его обнаружил. Дорожный чемодан, с колесиками и выдвижной ручкой, с застежками «молния», с шотландским узором – фиолетовый, пурпурный и серый тартан.
Когда я нашел чемодан, было уже довольно поздно. Солнце касалось горизонта, приближалась ночь.
И при этом красном густом освещении, падавшем из окна кладовки, я открыл его.
Свет инфракрасного излучения озарил два находившихся в нем предмета. Оранжевый огонь упал золотой гравюрой на первый белый лист стопки бумаги. Этот же огонь загорелся на латунных украшениях старинной пишущей машинки «ремингтон», старинной, но находящейся в рабочем состоянии и готовой к службе. Этот оранжевый огонь зарябил в моих глазах, когда я понял, что первый лист не совсем чист. На самом верху страницы, в середине ее, виднелось слово, в оранжевом свете я смог узнать характерную манеру печати пишущей машинки.
АРТЕФАКТ – значилось там заглавными буквами синего цвета.
Название.
Листки бумаги.
Почтенная пишущая машинка.
И в падающем с неба красно-золотом освещении я осознал происходящее.
Это действительно эксперимент. Или нечто, ему подобное. Какая-то форма психологического манипулирования.
Кто-то хочет, чтобы я сделал в этом доме нечто совершенно определенное.
Мне дали возможность сделать это.
Кто-то хочет, чтобы я писал.
Не знаю почему, но кто-то хочет, чтобы я писал. Но что? И почему?
Кто-то хочет, чтобы я писал.
И по этой причине мне начисто стерли память.
Кто-то хочет, чтобы я писал.
Кто-то, кажется, убежден в том, что для этого мне для начала нужно потерять свою личность.
Второй день: машинка и ее двойник
Я проснулся, комната оставалась все такой же белой. Солнце уже атаковало сетчатку глаз своим рассеянным золотом, небо снова сияло электрической лазурной мономанией. Вдали изумрудная зелень моря играла с линией горизонта, на котором флотилия туч плыла на юг.
Я проснулся, широко открытый чемодан лежал на полу, в ногах кровати. Я лишь слегка приподнялся на подушке и увидел его за простынями, белыми, как стены комнаты.
Он возвышался над паркетом из золотистого дуба, его бока обтягивал шотландский тартан. Толстой стопкой лежали белые листы, такие же белые, как стены, как простыни, как мое сознание. А пишущая машинка «ремингтон», словно некий механический Грааль, словно священная реликвия, быть может чудотворная, всем своим металлом и бакелитом ждала Святого Елея.
Я проснулся в том же месте, что и вчера, примерно в то же время дня, практически в тех же условиях, что и накануне. Все сияло белым, золотым, голубым. Я по-прежнему находился здесь, не зная, на что это «здесь» похоже. Что это за местность? Что за значок на карте?
Но кое-что значительно изменилось со вчерашнего дня. Помимо моей тосканской интуиции, этого первого выбора параметров, этой первой идентификации местности (Италия), помимо элементарного топографического определения моего местонахождения, из мира явилось нечто, прямо проникающее в мой мозг, туда, где как раз уже ничего нет.
Нечто посылало мне знаки, которые привлекали мое внимание своим присутствием, своим внешним видом.
Эти знаки – пишущая машинка и стопка листков – не столько являлись орудиями для письма и записывания, сколько взывали к тому, чтобы я писал и записывал.
Произошло очень странное событие, видимо, ночью.
Первые страницы из стопки листков покрылись печатными буквами синего цвета, характерными для «ремингтонов» этой старинной и знаменитой модели.
В самой машинке листа уже не было. «Ремингтон» и листы бумаги казались соединенными невидимой связью. Пишущая машинка и напечатанное ею словно не нуждались в человеческом посреднике, им как будто не нужен был активный физический контакт для того, чтобы слова, созданные одной, оказались на поверхности других.
Они представляли собой сеть прерываний. Они нуждались лишь в перевернутой личине.
Меня охватило, даже потрясло неожиданное и волнующее понимание, такое же светлое, как какое-нибудь мистическое открытие: ни листы бумаги, ни машинка, ни ее клавиши, ни ее пропитанная синими чернилами лента, ни то, ни другое, ни третье не являлись инструментами в прямом смысле этого слова.
Вывод казался очевидным: если инструментами для письма не являются ни пишущая машинка, ни бумага формата «А4», то, следовательно, эту роль должен исполнять кто-то другой.