Факультет чудаков
Шрифт:
— Постой-ка, постой. Установим сначала регламент. Ты говорил полчаса. Это слишком много. Я беру себе три минуты. Слово имеет Ручеек. Видишь ли. Ты не прав. Ты говоришь: есть факты, разумеется, единичные, которым не поверят в беллетристике, но которым поверят в фельетоне. Следовательно, тебе не нужно было писать о них в повести. Следовательно, тебе не поверят. Студенты скажут тебе, что ты возводишь на них поклеп. Обыватели скажут: им скучно, в повести нет любви, эротики. Что конструкция слишком запутанная. И я — разумеется, я не обыватель — скажу то же самое. Не про эротику, ясно. Про конструкцию. О том, что повесть
— Согласен.
— Значит, с этим вопросом покончено.
— Не совсем. Я за факт. Я против выдуманных людей, если даже они как живые. И за людей документальных, если даже в них не поверят.
— Опять начинай сначала.
— Нет. Зачем же? Спорить не будем. За нас спорят журналы: «Новый леф» с «На Литературном посту».
Ручеек некоторое время шел молча. Было очевидно: он меня жалел, он что-то обдумывал.
— Вот что, — сказал он наконец, — опиши Великанова. Я тебе его уступаю. Он настоящий пролетарский студент. Таких много. Недавно из деревни. Приехал почти политически безграмотным. Прочел гору книг. Ты бы посмотрел, как он занимается. Он не выходит из лаборатории. Дома у него рыба. Профессор называл ее по-английски: «Жанна». Великанову неудобно называть ее так. Он называет ее Нюша. Ты бы видел, как он возится с этой Жанной или Нюшей. Изучает. Исследует. Кормит. Опиши его. Или это сделаю я сам. Он типичен. Он учится и в то же время работает в культкомиссии. На какую высоту он поднял наш клуб! Он реален. Он будет у тебя «живым человеком». Возьми его. Я тебе его уступаю.
— Не могу понять одного, — рассердился я на Ручейка: — какое тебе дело до нас: до меня и до моей повести.
В свою очередь Ручеек тоже обиделся. Мы шли по аллее сквера. Деревьев не было. Были силуэты деревьев. Мы не могли видеть почек. Мы их ощущали по запаху. И, конечно, весна имела свой запах. На скамейке сидел кто-то.
— Что за черт, — выругался Ручеек. — Опять твой персонаж. И не из положительных.
«Кто-то» встал, «кто-то» шел к нам навстречу. Я прищурился: это был Коля Незабудкин.
— Как я рад, — сказал Коля, — вас видеть. Вы одни можете меня понять. Вы писатели.
— Какие же мы писатели? — возразили мы с Ручейком в один голос. — Мы начинающие.
— Все равно. Вы писатели. Вы должны меня понять.
Коля Незабудкин прислонился к дереву. Он уронил голову, длинные волосы упали ему на лицо. Он превратился в девушку. Он был красив. Мы притаились. Затем он преобразился. Искаженное лицо его вдруг остановилось. Он сделал жест. При этом пальцы его хрустнули. Он сделал жест отчаянья.
— Я влюблен, — прошептал он. — Она проститутка.
— Но это где-то уже есть, — сказал я разочарованно, — кажется, у Куприна.
— И у поэта Михаила Голодного, — добавил Ручеек.
— Что у Голодного — не беда, — обратился я к Ручейку. — Голодного не знают. Все скажут: я списал у Куприна. Какая жалость.
— Не жалеть! — продолжал Незабудкин. — Я не позволю никому жалеть себя! Она проститутка. Вы не можете себе представить, какая она. Мы встретились в «Баре». Ей приходится отдавать себя за большие деньги раз в месяц, чтобы прокормить мать. Она дочь действительного…
— И вот началась экзотика. Романтика «Бара» и экзотика (для
— Она дочь действительного тайного советника.
— Это что же, — прервал его Ручеек, — постарше коллежского регистратора или помладше?
Ручеек знал о коллежском регистраторе по кинокартине того же названия.
— Дурак. Извини, пожалуйста. Действительный тайный советник — почти министр. Директор департамента. А ты мне про какого-то Акакия Акакиевича. Итак, слушайте. Она дочь почти министра. Отец ее расстрелян нашими. И вы удивитесь — она почти комсомолка. Вы удивляетесь? Мы полюбили друг друга с первого взгляда. Я поднес ей рака. Она посмотрела на рака, потом на меня, и мы влюбились. И понимаете ли вы? Я должен ее спасти. Я должен вытащить ее из этого аквариума. Она согласна. Но у меня нет службы. Но двадцать пять рублей стипендии слишком мало. Как же быть?
Ручеек продекламировал:
Полюбил не на шутку я. Разве можно ее не любить? Называют ее проституткою, Как же быть? Как же быть?— Голодного? — спросил я. — Слабые стишки.
— По-моему, хорошие — возразил Ручеек. — Ты подходишь как «формалист».
— В самом деле формалисты! — продолжал Коля Незабудкин. — Везде бюрократы. Везде формалисты. Везде отказ: «Какая такая проститутка? Вы ходите к проституткам? Да знаете ли вы, что за это»? Везде формалисты. Как же быть?
Называют ее проституткою. Как же быть? Как же быть?— Она молодая? — заинтересовался я. — Сколько ей лет?
— Семнадцать. Хотите пойдем, я вас с ней познакомлю. Только вот я растратился. Туда, сюда. У вас нет с собой денег?
Деньги у нас были. Мы пошли в «Бар». Сели за отдельный столик. Незабудкин пересчитал наши деньги. Дал на чай кельнеру. Бутылки выросли на столике, как тропические цветы. Незабудкин показал нам на свою «любовь». Она сидела под пальмой.
— Видишь, — шепнул я Ручейку, а ты говоришь — в повести нет любви.
— Есть, — согласился Ручеек. — Только слишком традиционная. Использованная — я хочу сказать.
Коля Незабудкин купил на наши деньги рака. Помахал раком. Поманил раком свою «любовь». «Любовь» подошла к нам. Протянула руку. Рука показалась нам слишком узкой.
— Клеопатра, — представилась она. Затем взяла рака за талию. Ее пальцы при этом грациозно оттопырились.
— Любит раков, — восхищенно сказал Коля Незабудкин. — Сразу видно аристократическое воспитание.
Мы помолчали. Поговорили о раках, о любви. Клеопатра рассказала нам свою жизнь: мать — старуха. Отца расстреляли. Мужчины бывают разные. Симпатичные и несимпатичные. Несимпатичные не любят платить. Любят скандалить. Хочет переменить жизнь. Впервые встречает таких молодых людей. Настоящие студенты. Про таких она читала.
Мы расчувствовались. Я начал врать о брате (моему брату семь лет), который красный директор. И все устроит. Только надо мне попросить.
Ручеек — о своем знакомом члене ВЦИК'а. Он в Москве. Но, наверное, приедет сюда в командировку. Все устроит.