Факультет Романтики. Ромфак
Шрифт:
– Да я и не собирался никуда прыгать! – стал оправдываться Коста, краснея за полу-вранье и потирая ушибленный затылок. – Хорошо-хорошо, уже отхожу!
Очевидно, горгульи охраняли этот балкон так долго, что успели повстречать аж дюжину отчаявшихся молодых людей с разбитыми сердцами. Юноши и девушки вбегали вверх по лестнице, убитые горем – предательством, изменой или разлукой, и, не в силах пережить происходящее, бросались вниз с балкончика, разбиваясь вдребезги о каменную плитку двора. Пару секунд слушая гулкие неровные удары своего несчастного разбитого сердца, Коста тоже думал сигануть вниз, оставив все свои проблемы на этом балконе.
– И что мне остается
Последнюю фразу Коста произнес дрожащим и таким подавленным голосом, будто бы это было наивысшее предательство, хуже и страшнее которого в этой жизни ничего случиться не может. Вот так всегда бывает порой, что люди в порыве отчаяния накручивают себя так, что любая малейшая ерунда для них превращается в нечто страшное и несовместимое с жизнью.
– Курить тут тоже нельзя! – глухо прорычала вторая горгулья, сильно шепелявя. Ее морда была еще страшнее и нелепее, чем у первой – большая львиная голова с широкой пастью и тремя клыками, за косматой каменной гривой, поросшей мхом, виднелись расправленные орлиные крылья. Все указывало на то, что раньше у этой «красавицы» клыков было больше. Левый верхний не выдержал, раскололся посередине и отвалился, а правый нижний держался на честном слове, тоже готовясь оставить свою каменную хозяйку до лучших времен. – Мусорить и плакать тоже!
– Я не буду ни курить, ни мусорить, ни плакать, – тихо ответил Коста, присаживаясь на корточки, – я больше ничего не хочу и не буду делать!
– А вот и будешь! – прикрикнула на раскисшего парня каменная страусиная морда, – а ну-ка убери с моей головы эту шушеру! И… почеши мне клюв! Видишь же, что я до него не достаю лапами! Уже третью сотню лет он нечесаный!
В ответ Коста лишь тяжело вздохнул и закрыл глаза, он, конечно же, ничего так и не убрал, и не почесал. Пожалуй, каждый несчастный парень проходил через такое состояние: одиноко стоял с разбитым сердцем на краю пропасти, слыша пару разных голосов за своими вздрагивающими плечами.
– Ах ты маленький сраненок! – зло прорычала в его сторону львиная морда. Коста обернулся в пол-оборота и только сейчас заметил под кошачьим приплюснутым носом горгульи пару темных каменных завитков, выпуклых и закругленных, как большие улитки. Это были своеобразные усики, один из которых успел отвалиться от времени, и сейчас лежал возле массивных львиных лап чудовища словно окаменелый многовековой экскремент неприглядного вида. А рядом с ним валялся довольно увесистый булыжник, неясно откуда отвалившийся. Каменное чудо-юдо продолжало свои ехидные издевательства. – Делай, что тебя просят, или сигай вниз с балкона! Твоя пассия тебя ненавидит! Ты теперь третий лишний и никому не нужен! Никчемность и ничтожество! Ты больше никогда ее не увидишь, так же, как и я свою задницу! Закрой глаза и сигай вниз!
Коста послушно залез на вершину балюстрады, не чувствуя под собой ватных ног. Старая штукатурка жалобно захрустела под рифленой подошвой его дорогих кроссовок. В этот момент из-за его правого плеча раздался второй голос, резкий гнусавый:
– Стой! Ты же можешь угодить в кусты роз! Будешь вытаскивать вечность шипы из своей пушистой…
– Да не прыгаю я! – огрызнулся Коста, по его спине забегали мурашки – он с ужасом представил себе такое фиаско.
– Давай живее! Ты заслоняешь мне рассвет! – рычал шепелявый голос за его левым плечом. – Неудачник!
– Стой, пацанчик! А ты ничего не попутал? – загундосила страусиная рожа, трубя громче, чем слон в свой хобот. – Может, ты просто придумал себе, что это были «шуры-муры»? Ты точно все помнишь?
Коста так резко развернулся, что едва не слетел с бордюра. Он словно забыл, что сейчас балансирует над пропастью между жизнью и смертью. Но трагедии не случилось – чувство отменного беличья равновесия, адреналин и обида на происходящее помогли ему удержаться на месте.
– Да я, наоборот, хочу все забыть!! Тупая ты каменная башка! – огрызнулся парень сквозь стиснутые зубы, сжимая кулаки, если бы он мог, то сейчас бы вдарил по этому зеленому от мха клюву. – Я хочу стереть все свои воспоминания о ней, а не видеть их друг за другом с открытыми и закрытыми глазами! Будь проклят тот день, когда я познакомился с этой Антониной Эванс!
– И что же ты такого увидел на этой кухне? – вопросительно прогундосила страусиная морда. – Вам, молодым и зеленым, вечно что-то не то мерещится и кажется все в сотню раз хуже, чем есть. Да и слышите вы всегда только то, что хотите! А все потому, что у вас глина еще на ушах не застыла!
– Это точно были они! Одни ночью в пустой кухне! – заголосил Коста, его подавленный голос звучал откуда-то издалека, как со дна колодца. – Они… стояли рядом и… пили кофе из одинаковых трубочек с сердечками!
– А ты взял и просто сбежал? – спросила горгулья, мотая рогатой головой, от чего гнездо на ее макушке слегка съехало на бок. – Из-за кофе с глупыми трубочками? А если ты ей понадобишься и тебя не будет рядом?
– Зачем я-то ей? Сделать еще кофе? – зло процедил Коста сквозь зубы, вспоминая голую, блестящую и сияющую в ярком кухонном свете задницу Леона. Коста нахмурился и потряс своей и без того кружившейся головой. Что-то в этой подозрительной картине было явно не так. Парень с облечением вздохнул, припомнив, что эти двое вовсе не обнимались, как было положено всем образцовым парочкам, и не целовались – их губы были заняты только напитком. Вспоминая все новые и новые подробности, Коста дышал все ровнее, бешенный ритм его сердца постепенно снижался до обычного, опущенные от горя плечи распрямлялись. Да эта козостраусиха права! Он очень многое себе накрутил! Хм… только вот как объяснить голую сияющую от счастья задницу Леона? Здоровяк, кажется, был одет в один лишь только фартук… и знакомый пиджак металлически-серого цвета… от того самого костюма, который Коста подарил Антонине! Ведь это для нее он оставил в карманах пиджака все свои богатства – банковские карточки и ключи от мотоцикла! Неужели эта несносная девчонка так вот легко взяла и все подарила этому Леону? Или, наоборот, она просто не знала, что делает, когда отдала ему свой пиджак, чтобы этот «голожопик» не замерз, стоя босиком на холодном кафельном полу кухни?
«Хм, интересно, как быстро эта дуреха сообразит, что нечаянно вместе с пиджаком пожертвовала Леону и мои платиновые карточки?» –усмехнулся Коста и невольно покачал вихрастой головой из стороны в сторону. – Знать бы, хоть, где она сейчас и во что еще влипла!»
А между тем, та самая «дуреха» уже десять раз вспомнила, что все ее нечестно добытое богатство осталось в карманах еще более нечестно прихапанного пиджака. «Дуреха» громко выругалась, резко развернулась, скрипя по паркету белыми кроссовками, и уже бросилась обратно вниз по лестнице на злополучную кухню. Но увидев перед маятниковыми дверьми с окошками широкие спины троих высоких мужчин, Антонина невольно попятилась назад и на цыпочках, как могла бесшумно, удалилась вверх по ступенькам.