Фамильная честь Вустеров. Держим удар, Дживс! Тысяча благодарностей, Дживс!

Вудхаус Пелам Гренвилл

— О чем вы ему все рассказываете?

— Обо всем. Сейчас он по недоразумению думает, будто я согласился участвовать в ваших интригах по доброте душевной и из желания помочь старому другу. Вы ничего не сказали ему о блокноте, я уверен. Достаточно вспомнить, как вы себя вели. Когда я хотел заговорить о блокноте, вы смутились. Вы боялись, что Линкер начнет расспрашивать и, узнав правду, заставит вас вернуть блокнот законному владельцу.

Ее глаза забегали. Еще одно подтверждение тому, как прав оказался Дживс в своих выводах.

— Вы несете совершеннейшую

чепуху, — сказала она дрогнувшим голосом.

— Чепуху? Ну что ж, позвольте откланяться. Пойду к Линкеру.

Я быстро шагнул в сторону двери, и, как я и ожидал, она взмолилась:

— Нет, нет, Берти, не ходите! Это невозможно!

Я повернулся к ней:

— Ну как, признаётесь, что Линкер ничего не знает о ваших… — мне вспомнилось яркое выражение, которое употребила тетя Далия, характеризуя поступки сэра Уоткина Бассета, — о ваших непристойных махинациях под покровом тайны?

— Не понимаю, почему вы называете мои поступки непристойными махинациями.

— Я называю их непристойными махинациями под покровом тайны, потому что таковыми их считаю. И точно так же назовет их Линкер, когда я все ему выложу, ведь он напичкан высокими принципами. — И я снова устремился к двери. — Прощайте, я откланиваюсь.

— Берти, подождите!

— В чем дело?

— Берти, дорогой…

Я остановил ее, строго взмахнув мундштуком.

— Это еще что за «Берти, дорогой»? Надо же до такого дойти! Ко мне вы с вашим «Берти, дорогой» не подкатитесь.

— Но, Берти, дорогой, позвольте объяснить. Конечно, я не посмела рассказать Гарольду о блокноте. С ним бы родимчик приключился. Он бы сказал, что это гнусное интриганство, неужели я сама этого не понимаю. Но у меня не было выхода. Как еще я могла заставить вас помочь нам?

— Я и не собирался вам помогать.

— Но ведь теперь поможете, правда?

— Нет, не помогу.

— Я надеялась, вы не откажетесь.

— Можете надеяться сколько угодно, но я решительно отказываюсь.

Уже в начале нашего диалога я заметил, что глаза Стиффи наполняются слезами, а губы слегка вздрагивают, и вот по щеке поползла слеза. За ней хлынул поток, словно плотину прорвало. Выразив сожаление, что она не умерла, и уверенность, что у меня будет бледный вид, когда я буду стоять у ее гроба и упрекать себя за бесчеловечность, которая убила ее, она с разбегу плюхнулась на кровать и бурно зарыдала.

Это были те же самые неудержимые рыдания, которые она продемонстрировала нам в сцене, описанной выше, но я опять почувствовал, что мое мужество слегка поколебалось. Я стоял в нерешительности и нервно теребил галстук. Я уже рассказывал вам, как действует на Бустеров женское горе.

— А-а-а-а-а-а, — неслось с кровати.

— Послушайте, Стиффи… — сказал я.

— О-о-о-о-о-о-о…

— Стиффи, я взываю к вашему здравому смыслу. Подумайте головой. Неужели вы могли всерьез решить, что я стану красть эту корову?

— Для нас это вопрос жизни и смерти… О-о-о-о-о…

— Очень может быть. Но выслушайте меня. Вы только представьте себе, к каким нежелательным

последствиям это приведет. Ваш дядюшка, будь он трижды неладен, следит за каждым моим шагом, так и ждет от меня какой-нибудь каверзы. Даже если бы не ждал, уже одно то, что я заодно с Линкером, лишает меня возможности что-то предпринять. Я поделился с вами своим мнением о том, что представляет собой Линкер в роли соучастника преступления. Уж не знаю как, но он непременно все провалит, найдет способ. Зачем далеко ходить, вы просто вспомните, что случилось пять минут назад. Ведь он даже по лестнице не мог спуститься, сорвался и упал.

— А-а-а-а-а…

— Попробуйте подвергнуть ваш план холодному анализу. Вы говорите, главное в том, чтобы Линкер появился весь в крови и объяснил, что разбил мародеру нос. Предположим, так все и произошло. Что дальше? «Ха! — восклицает ваш дядюшка, который соображает не хуже других. — Разбили ему нос, говорите? Все как один ищите человека с распухшим носом». И первое, что он видит, — мой красный распухший нос. Не уверяйте меня, что он не сделает логических выводов.

Я умолк. Мне казалось, я был чрезвычайно красноречив и она, конечно, все поняла. Сейчас она вздохнет, покоряясь судьбе, скажет: «Ну что ж, наверное, вы правы. Теперь я это ясно вижу». Но ничуть не бывало, Стиффи заголосила еще громче, и я обратился к Дживсу, который до сих пор не произнес ни слова:

— Дживс, вы следите за развитием моей мысли?

— С большим вниманием, сэр.

— Вы согласны, что план, который они придумали, неминуемо привел бы к катастрофе?

— Да, сэр. Он, несомненно, сопряжен с рядом серьезнейших трудностей. Вы позволите мне предложить другой?

Я ушам не поверил.

— Вы что же, хотите сказать, что нашли выход?

— Мне кажется, да, сэр.

Едва он произнес эти слова, рыдания Стиффи прекратились. Наверное, другого средства не сыскалось бы во всем мире. Она села, ее лицо горело страстным нетерпением.

— Дживс, неужели?

— Да, мисс.

— Дживс, вы чудо, вы прелесть, вы душка!

— Благодарю вас, мисс.

— Выкладывайте, Дживс, — попросил я, садясь в кресло и закуривая новую сигарету. — Конечно, хочется надеяться, что вы действительно нашли выход, хотя лично я никаких возможностей не вижу.

— Может статься, мы найдем их, сэр, если сыграем на особенностях психологии.

— Ах вот как, на особенностях психологии?

— Да, сэр.

— Вы имеете в виду психологию индивидуума?

— Именно так, сэр.

— Понятно. Дживс — тончайший знаток психологии индивидуума, — объяснил я Стиффи, которая, естественно, ничего не знала о Дживсе, для нее он был всего лишь безмолвная тень, которая незаметным движением подавала ей картофель, когда она у меня обедала. — Он видит людей насквозь. И о каком индивидууме вы подумали, Дживс?

— О сэре Уоткине Бассете, сэр.

Я в сомнении нахмурился.

— Вы предлагаете попытаться смягчить старого человеконенавистника? По-моему, это дело безнадежное, разве что кастет применить.