Фан-клуб

Уоллес Ирвин

— Ты хочешь сказать, что тебе нравится снимать обнаженных женщин? Это возбуждает тебя больше всего?

Его голова качнулась вверх-вниз:

— Надеюсь, ты не подумаешь, будто я… сексуальный извращенец?

— Боже мой, конечно же нет, дорогой. Многие мужчины обожают это. Это вершина эротизма. Это волнует их больше всего на свете. И, честно говоря, меня это тоже волнует.

— Ты проделывала это?

— Позировать обнаженной? Сколько угодно. Это часть моей профессии. Я люблю показывать мое тело и хотела бы показать его тебе так, как тебе еще не доводилось видеть.

— Ты не шутишь?

— Ничуть. — Она вылезла из шезлонга и, напевая, принялась прохаживаться по комнате, попутно освобождая себя от блузки, юбки и черных шелковых трусиков.

Она увидела, что он уже раздет: тощая, белая карикатура на мужчину. Вот он повозился со своим чемоданчиком, достал из него фотокамеру и, нервничая, настроил ее.

Неторопливо подойдя к постели, она уселась и сидела нагая, ожидая его. Он чуть не вприпрыжку пошел к ней, держа камеру в одной руке, а другой посильнее вдавливая очки в переносицу.

— Какую позу ты предпочитаешь? — осведомилась она.

Он поколебался.

— Не то чтобы речь шла о позе…

Она подумала и вскоре поняла, что он имел в виду.

— Ты хотел бы сделать особенные, анатомические, снимки крупным планом?

— Да, — пробулькал он.

— Я польщена, — ласково сказала она. — Скажи мне, когда будешь готов.

— Уже готов.

Глаза его сощурились, челюсть отвисла. Он следил за ее хищными, скользящими движениями.

Она уселась на кровати и в упор уставилась на него, затем откинулась назад, подняв вверх колени и разведя ноги как можно шире в стороны.

Она могла представить себе, что с ним происходит.

Мысленно она перенеслась в продуваемую сквозняками комнату-студию в Гринвич-Виллидж; ей было восемнадцать, она нуждалась в деньгах и позировала таким образом в почасовых сеансах для фотографа, который специализировался на порноакте. К счастью для нее и для ее последующей карьеры, контактные фотографии не показывали ее лицо.

Она задумалась о судьбе тех ранних снимков, о том, в чьи руки они попали, и о том, как бы отреагировали хранящие их в укромных ящичках нынешние владельцы, знай они, что «норки» крупным планом принадлежат не кому иному, как всемирно известной Шэрон Филдс.

Вдруг она почувствовала, как что-то копошится у ее раздвинутых ног. Она подняла голову.

Скромняга, таращась в видоискатель камеры, целил объективом меж ее бедер.

Он нажал на спуск, и ее ослепила вспышка. Он выпрямился, выдернул из прорези цветное фото и смотрел, как оно проявляется на глазах. Глаза его выпучились при виде результата, а челюсть отвисла. Он снова повернулся к ней, готовясь повторить снимок, но она видела, что ему это не удастся. Его маленький белый мышонок хотел принять участие в игре.

Он шагнул к Шэрон, роняя фотокамеру на кровать. Она ожидала, что он плюхнется меж ее ног и войдет в нее, но он оставался неподвижен.

Шэрон все поняла. Она села, затем встала на колени и протянула руку.

Он благодарно вздохнул.

Через несколько минут он облегчился и рухнул рядом с ней бормочущей и благодарной лужицей забвения.

Придя в себя, он залепетал. Машинально он заговорил о Тельме, которая была, как догадывалась Шэрон, его женой. Он рассказывал о том, что Тельма слишком привыкла к нему, относилась к нему как к пустому месту и интересовалась лишь своим каталогом болезней. Он мучился этим, ведь он не был шкафом или комодом. Он был мужчиной в полном соку. Ему необходимо было немножко заботы, немножко волнения и немножко действия. Вот почему он раз в две недели тайно ходил в «Заведение обнаженных фотомоделей», поснимать и поразвлечься. Никто в целом свете — ни жена, ни даже друзья — не подозревали о его постоянном занятии этим стимулирующим хобби.

— Ты первая, кому я рассказал об этом, — признался он ей, слезая с постели и начиная одеваться. — Я могу поделиться с тобой этим, потому что ты утонченная женщина и мы были близки… ты знаешь о таких вещах, и я… в общем, я чувствую, что могу доверять тебе.

Она обещала ему хранить тайну и тоже встала, чтобы одеться.

— Судя по нашим отношениям, ты смело можешь доверить мне что угодно.

Наконец он оделся и стоял, сияя глупой улыбкой.

— Просто, я хочу, чтобы ты была счастлива.

— Ты сделал меня ужасно счастливой в том, что могло обернуться несчастьем. Ты единственный здесь, кто смог этого добиться.

— Надеюсь. — Он обежал комнату взглядом и увидел свой портативный телевизор. — Я хочу сделать для тебя все, что можно. Ты уже пользовалась этим телевизором?

— Конечно. Я так рада, что ты разрешил мне это. То есть, он заполняет то время, пока мы с тобой в разлуке. Прием не слишком-то хорош. Вероятно, нужна настройка, но звук работает отлично. Я четко слышу программы.

Он подошел к телевизору, понимающе кивая.

— Да, я этого боялся. Трудно добиться хорошего приема, находясь в горах. Особенно если телевизор не подключен к антенне. Тебе просто везет, что ты вообще хоть что-то ловишь.

Она притворилась, будто не расслышала. Но мозг цепко запомнил его случайное откровение.

В горах. Дикая местность в горах, неподалеку от поселка.

Поток информации усиливался.

Он возился с телевизором.

— Знаешь, быть может я проведу провод наружу, к антенне позади дома. И завтра проверю в нем лампы. Пожалуй, я смогу добиться изображения на нескольких каналах. Между прочим, я довольно неплохо разбираюсь в электричестве, могу поменять предохранители, лампочки и даже починить телевизор. Моя жена всегда удивлялась, когда мне удавалось починить что-нибудь в доме. Почему бы нет? Если ты умен и как следует возьмешься за дело, то сможешь сделать нечто далекое от сферы твоей профессии. Я сэкономил целое состояние, много лет занимаясь починкой. Жена всегда говорит: «Тебе следует открыть в свободное время собственную компанию — „Лео Бруннер, специалист по ремонту ТВ“… по крайней мере, ты бы сделал больше…»

Неожиданно он умолк и в страхе обернулся.

Она встретила его испуганный взгляд с напускной безмятежностью.

— Я… я назвал тебе свое имя. Не понимаю, как это случилось. Оно просто сорвалось с языка. Это ужасно.

Она блестяще продолжила сцену.

— Твое имя? — с напускным изумлением переспросила ома. — Ты упомянул свое имя?

— А ты уверена, что не расслышала, как я его назвал? — недоверчиво ухватился он за спасательный круг.

— Должно быть, я отвлеклась, думая о нас. Но даже если бы я его услышала, тебе не о чем волноваться.