Фан-клуб
Шрифт:
Его пальцы вцепились в ее лодыжки, он стремился освободиться. Покраснев, он старался развести их в стороны. Он не был силен, а ее ноги, укрепленные многолетними танцевальными упражнениями, могли бы противостоять его усилиям, но у нее не осталось ни капли сил. Он высвободился и встал рядом с ней на колени.
Его выпученные глаза вновь устремились на розовые складки ее губ.
Внезапно она увидела нечто странное. Это было бы смешно, поистине весело, в любое другое время и при других обстоятельствах. Но сейчас это вызывало отвращение и тревогу.
Мышь выскочила из синих шорт.
— Я ничего не могу с собой поделать, мисс Филдс, — ныл он. — Я не могу взять себя в руки.
Не веря своим ушам, она была слишком поражена, чтобы двигаться.
Он упал между ее бедер и начал тыкаться в нее; найдя наконец отверстие, стал бешено толкать, пока не вошел. Теперь он тыкался везде внутри нее, совал и совал, рыдая, как ребенок.
Опомнившись, она попыталась стряхнуть его, будучи уверенной, что его легко отцепить. Однако он обхватил ее руками, уцепившись не на жизнь, а на смерть, и остался вклинившимся в ее тело.
Она обрушила на него град обвинений, надеясь пристыдить его и заставить отступить.
— Ты короткочленный старый ублюдок, — вопила она, — ты не лучше других… ты хуже… оскверняя меня этим подобием хрена…
Но все было без толку.
Ее не было слышно за его безумным бормотанием, в то время как он продолжал, как кролик, со стоном бормоча извинения, толкать и толкать.
Наконец ее затошнило оттого, что она была вынуждена поддаться этому жалкому дегенерату, она прекратила оскорбления и попытки его сбросить.
Да это уже и не имело значения: она видела, что освободится от него в течение ближайших нескольких секунд.
Его глаза почти стекленели. Рот издавал звуки наподобие засорившейся флейты. Вялые мышцы шеи напряглись. Он взвизгнул, отпустил ее, двинулся вверх и назад и из нее, как пилот на катапультируемом кресле.
На ощупь найдя свои очки, он стал отползать.
Равнодушно лягнув ногой, она попала ему по ребрам. Покачнувшись, он потерял равновесие и свалился на пол, одной рукой придерживая драгоценные очки.
Через мгновение он медленно поднялся, постаравшись надеть очки с некоторым подобием достоинства.
Она смотрела на него с отвращением. Его вялая макаронина все еще болталась поверх его шорт. В замешательстве он спрятал ее.
Если он и испытывал какой-то стыд, то его удовлетворенная улыбка никоим образом не говорила об этом.
Он осторожно приблизился к ней снова.
— Если вы не возражаете, — сказал он с оттенком скромности и натянул блузку ей на грудь, затем чопорно сдвинул вместе полы ее юбки. — Могу… могу ли я что-нибудь для вас сделать?
— Ты можешь унести отсюда свою задницу, — в ярости ответила она.
— Богом клянусь, мисс Филдс, я не собирался этого делать. Я просто не смог справиться со своими эмоциями. Такого никогда раньше не случалось. В какой-то мере — я знаю, что вы так не думаете, — в какой-то мере это дань восхищению вами. Мне бы хотелось, чтобы вы нашли в своем сердце возможность принять мою благодарность.
— Я бы сказала тебе, добро пожаловать тогда, когда судья вынесет тебе приговор о пожизненном заключении или приговорит к удушению в газовой камере, ты, маленькая крыса.
Он отступил назад, моргая глазами за стеклами очков, повернулся, пробежал по комнате и исчез за дверью.
Адам Мэлон спустился со своих заоблачных высот достаточно низко, для того чтобы припомнить, куда уходил Бруннер и как долго он там пробыл. Более десяти минут, что настораживало.
Открыв кока-колу, Мэлон пил ее, чтобы немного остыть, когда до него дошло, что Бруннер тихо вошел в комнату.
Молча они смотрели друг на друга.
Бруннер, казалось, был смущен. Ему, похоже, было что сказать, но по какой-то причине не хотелось этого делать.
Он наблюдал за тем, как Мэлон пьет кока-колу, как будто бы это действие поглотило все его внимание, и смотрел, как Мэлон ставит банку на столик.
— Ничего, если я глотну? — спросил Бруннер.
— Валяй.
Бруннер взял банку, отпил из нее и поставил обратно на кофейный столик.
Мэлон продолжал пристально смотреть на него. Он не станет задавать главный вопрос. Он оставит это дело Бруннеру.
Бруннер вздохнул. Немного успокоившись, он стоял, углубившись в себя. Мэлону этот пожилой человек показался изменившимся. Перемена была неуловимой, но очевидной для любого, кто знал его раньше. Бруннер определенно подвергся какому-то виду мистической трансформации. Он, казалось, и самого себя не помнил.
Бруннер прочистил горло.
— Полагаю, тебе хотелось бы знать, что я там делал, Адам?
— Я не вправе интересоваться. Это твое дело.
Бруннер кивнул.
— Да. Ну… — Мгновение он колебался, затем выпалил, — я это сделал, Адам. Я извиняюсь, я действительно извиняюсь. — Из него полились дальнейшие слова признания. — Я не намеревался этого делать, Адам. Честно, я не собирался. Я знал, что то, что сделали другие, это неправильно. Но я вошел туда, и… увидев ее… — На мгновение уйдя в свои мысли, он докончил, — я… я никогда не видел никого такого, как она, без… без всякой одежды…
— Без одежды?
— Я имею в виду, что одежда на ней была, но все было видно, и я раньше никогда не видел тела такой известной женщины, как она. Она была такая… — он не смог найти нужного слова. — Она просто тянула меня к себе как магнит. Я собирался только взглянуть на нее, только взглянуть, это не идет ни в какое сравнение с тем, что сделали другие. Но что-то меня заставило — Я не владел собой, как будто бы это был не я, Лео Бруннер, а какой-то другой человек, который взял и сделал это.