Фанатизм
Шрифт:
Дверь открылась, и вошел напарник Бусыгина. Сел за свой стол и снова принялся писать, словно выходил в коридор за вдохновением. Майор умолк. Я смотрела на его редкие волосы, на смуглое, словно обветренное, лицо, на полные губы, каждая из которых почему-то треснула посередине, на его толстый нос, и мне было очень печально.
И я догадалась, что он сейчас мне скажет. У всех мужчин, которые говорили мне это, было такое же жалкое, стеснительное, грустное выражение лица, как
– Соня, – Бусыгин понизил голос до шепота, – может быть, мы увидимся в неофициальной обстановке?
Ситуация была щекотливая. Предполагаемое свидание явно угрожало закончиться интимом. Такой вариант меня совсем не радовал, но ответить Бусыгину отказом и торчать пожизненно в списке подозреваемых тоже не хотелось.
Вы знаете хоть одного мужчину, который не воспользовался бы щекотливой ситуацией? Я не встречала.
– Ок, Сергей Сергеевич, давайте, – согласилась я.
– Тогда я позвоню.
– Конечно.
Снова мне хотелось куда-то идти пешком, в неизвестном направлении, но так долго, чтобы ветер выдул из головы все клочки протокола допроса. Не успела я выйти из здания милиции, как Бусыгин уже позвонил:
– Сонечка, как на счет завтрашнего вечера?
Я снова согласилась.
Человек должен просто уметь настроиться на счастье, потому счастье объективно и безусловно существует для каждого.
На счастье, а не на пожилого, разведенного майора милиции.
Но я пыталась настроиться на майора. У меня была задача-минимум.
Да… Витек Пырьев. Самый активный из заговорщиков. Не он ли предлагал мне расстроить свадьбу любым способом? Как-то слишком быстро он назначил меня самой нервной истеричкой уходящего года. Вломить бы ему чем-то тяжелым.
6. ИРИНА
У моего дома в машине ждала Ирина.
– Я уже к тебе поднималась, и стучала, и по улице гуляла. Представь, мобильный на работе забыла – позвонить не могу, хожу и жду.
– А ты зачем вообще? Так неожиданно.
– Меня сегодня Бусыгин вызывал, – сказала Ирина. – Мы раньше с ним по разным делам пересекались, а теперь он смотрит на меня, как на буйно помешанную. Так неприятно.
Она вошла за мной в квартиру. Не снимая плаща, прислонилась к батарее.
– Холодно. Я такая мерзлячка, дома все обогреватели гудят на полную мощность.
– И что он?
– Резко изменил мнение обо мне. Не знал, говорит, Ирина Владиславовна, что вы тоже в этой секте состоите. И мой Женька сразу напрягся – не хватало, мол, чтобы моих сотрудников как соучастников вызывали. Это конторе не
– Может… это… домогается чего? – спросила я о своем.
– Кто? Бусыгин? Ты его видела? Он же не по этим делам.
Ирина расстегнула плащ и осталась пить чай.
– И, понимаешь, на первый план грязь лезет, эти разбирательства, а все светлое скрывается в тень…
Уже не получалось не говорить о следствии, не обсуждать, не делиться. Все оказались втянуты.
– С Женькой напряжно все… напряжно. Нельзя мне с ним рвать, мы с ним уже пять лет так. Уже и жена его глаза на все закрыла, у них же двое детей, маленькие еще, десяти и двенадцати лет девочки. И у меня уже так болело, что я не смогу заново в новый роман встревать. Устала я от этого. А у нас с ним прочный бизнес, прочный…
– Может, коньяку?
– Давай.
Стало немного теплее. И как обычно от теплоты – жалко Ирину, жалко Женькину жену, жалко себя…
– А ты как с Горчаковым познакомилась? – спросила я Ирину.
– Да, было одно дело. Мэр продал монастырские земли за городом, и вокруг монастыря стали расти виллы, все ближе и ближе. Монахам судиться не с руки вроде, да еще и с городским головой, но если смириться – ничего не останется, ни клочка земли. Обратились в наше бюро, я к ним выехала, стали бумаги разбирать, всю историю монастыря подняли – чуть ли не со времен татаро-монгольского ига. Потом в церковь зашла – уже на обратном пути – свечку поставить. И встретила Ивана. То есть, как встретила… Я за день так устала, в глазах от бумаг рябило, в церкви освещение рассеянное, и мне Горчаков почему-то в белых одеждах показался, светлым таким силуэтом. А он просто в джинсах белых был и майке, а ветровку на плечи накинул – ничего, конечно, по ветру не развевалось и не трепетало. Иконы там разглядывал. А я подошла и перед ним застыла. Он обернулся. Не знаю, что у меня в глазах было, но он даже испугался.
– Вам плохо? На воздух?
Вывел меня из церкви, усадил на крыльцо, закурил, сел рядом. И наваждение прошло, понятное дело.
– Я адвокат, – говорю. – Буду интересы церкви в суде представлять.
– А я художник, – говорит он. – Значит, все нормально.
Я до этого его не знала и ни одной картины его не видела. А потом, когда увидела, все повторилось – какое-то сияние, тепло, он. Хотя просто пейзаж был нарисован: река, закат и монастырь вдали – на той земле, которую мы у мэра отвоевали.