Фанера над Парижем

Люди были так малы: мультяшные куклы, сбившиеся в толпу, — не отличить мужчин от женщин. Они сгрудились далеко внизу, в каком-то чужом, другом мире. Пугались и суетились, наверняка кричали, но звуки голосов тонули в гомоне птиц, нахально круживших над моей головой.

Карниз не внушал доверия, был хлипок и стар: под ногами дробился разрушенный ветрами и дождями кирпич, сыпалась сожранная плесенью штукатурка. Побелевшими пальцами я цеплялась за жизнь — внизу смерть, поджидающая на грязной корке тротуара, пошлого и банального, как суетное амбициозное

Какой черт меня сюда занес? Да еще в этом платье от Втюхини. Последняя коллекция! Фиг от первой отличишь. Страшно подумать, какие деньги вместе со мной пропадут…

А ведь пропадут — карниз рушится на глазах. Даже если не разрушится, долго мне так не выстоять; ноги онемели, рук не чувствую. А прическа!

За что, спрашивается, двести долларов отвалила? Нет, пройдоха стилист уверен, что эти доллары он заработал — ха! — каторжным трудом, но почему я чувствую себя ограбленной? Он, мерзавец, еще интересовался, отчего я не в настроении, по какой причине у меня на языке одни лишь только гадости. Будто там может быть что-то другое, когда платишь двести долларов за заурядную стрижку. Тем более что и волос немного. После стрижки, правда, их стало значительно больше, во всяком случае, внешне. Стрижка действительно неплоха. Даже Маруся похвалила. Хотя, если Маруся что похвалит…

Да нет, и Роза похвалила, а она патологически честна. Конечно же, стрижка чудо, здесь я больше верю взглядам мужчин, но стилист к этим взглядам не имеет никакого отношения. Попробовал бы он так поработать над Марусей. Нет, стрижка чудо!

И теперь это чудо должно погибнуть. Вместе со мной. Я — ладно, бездарно прожитая жизнь, ссора с соседями и затянувшийся ремонт в квартире весьма располагают к смерти, но жаль прическу…

Ужас! О чем я думаю?

О том же, о чем всегда.

Но на такой верхотуре и в таком положении принято думать о другом. Думала бы лучше, как угораздило меня оказаться на этом карнизе, боже, как болит рука: пальцы просто свело. Впрочем, и об этом думать глупо. Сейчас надо сообразить, как с этого карниза не слететь раньше времени, потому что самой выбраться отсюда невозможно.

Господи, как же я боюсь высоты! Надеюсь, толпа внизу не просто так стоит, глазеет, надеюсь, она уже сообразила вызвать хоть кого-нибудь, на худой конец пожарных. «Скорая помощь» тоже не помешала бы. Сердце просто в пятки ушло. Но как?! Как я оказалась здесь, на этом окаянном карнизе?!

Вспоминай, вспоминай, что перед этим было. Утром я проснулась, выпила кофе, принарядилась…

Так, выпила кофе, принарядилась, но зачем?

Зачем принарядилась? Куда меня, дуру, с утра понесло?

Господи, да куда угодно, лишь бы не смотреть на этот затянувшийся ремонт! Дальше-то что? Поругалась с соседями. Отправилась к этому, как его, к стилисту своему, визажисту, имиджмейкеру, черти его раздери! Короче, к Кольке Косому, сыну Маруськиной соседки, этой чокнутой костлявой Тайки из пятой квартиры со второго этажа… Да, точно к сыну ее отправилась, гадостей ему наговорила, всю правду сказала, голубым обозвала и…

Что "и"? Не за этим же я к нему приходила, к стилисту, визажисту-имиджмейкеру нашему, московскому цирюльнику. Точно, не за этим, это все уже по ходу дела произошло, а зашла-то я к нему с одной лишь целью: чтобы он стрижку мне под новое платье соорудил. Он и соорудил. И…

И больше ничего не помню. Как я на карнизе-то этом оказалась? Словно так и стояла на нем всю жизнь. Бац, и вот я здесь. Словно тут и родилась, словно и не было у меня, кроме карниза, никакой биографии…

А дом-то высокий какой! Боже! Сколько же в нем этажей? Впрочем, какая разница: лететь с двадцатого так же неприятно, как и с десятого…

Но у Кольки Косого я была, выходит, не одна, раз и Роза стрижку похвалила, и Маруся. Не век же я на этом карнизе стою. При всей моей жажде к жизни на этом карнизе больше часа не выстоять. Стрижку я сделала утром и пошла. Куда? Сейчас явно не вечер, но и не полдень. Где-то же я все это время болталась. Который же час? Жаль, нет часов. Солнце не так уж и низко стоит. Боже, как оно близко! А земля далеко! Сколько же мне лететь придется?

Нет, нельзя об этом думать. Это расслабляет члены. Думать надо о приятном. Я просто молодчина, что собралась-таки с духом и высказала, наконец, соседям, какого о них мнения. Жаль, Старая Дева гуляла со своей сукой Жулькой. Я бы и ее зацепила. Всех бы их зацепила. Эх, какая досада. А теперь, не дай бог, с карниза сорвусь, а Старая Дева не выруганная будет дальше жить…

Нет, об этом тоже думать нельзя. Это тоже неприятно. И ни в коем случае нельзя смотреть вниз. Да, не смотреть вниз и думать только о приятном…

Ха! О приятном! Как тут думать о приятном, когда до земли гораздо дальше, чем до неба? Небо-то вот оно, как мне это ни противно, да простит меня господь.

Но как же меня угораздило попасть на этот карниз? И почему я до сих пор с него не упала?

Типун мне на язык!

Хотя, какая уже разница.

Нет, так не годится, надо что-то делать. А что я могу? Кое-что, конечно, могу, типа свалиться вниз… Но это меня не устраивает.

Однако, как-то же я забралась на этот карниз? До ближайшего окна метра три, не меньше. Боже! Какой-то кошмар!

Может, это сон? Сейчас прыгну вниз и… полечу, а приземлюсь в собственной кровати. Кстати, этот спальный комплект, который по баснословной цене мне всучила Маруся, абсолютно прелестная вещь: не мнется, не пачкается — грязь от него так и отскакивает. Хотя, откуда в моей постели взяться грязи? Кроме мужа, там давно уже ничего не было…

А-ааа! А-ааа! Теперь на этот мой новый комплект Женька положит чужую бабу. Молодую! В мою постель! Еще и женится на ней, дурак. Он же привык к семейной жизни. Сама, глупая, его приучила, хоть это было и нелегко.

Я значит, вдребезги разобьюсь, а он женится на какой-нибудь идиотке, у которой в мозгах доллары вместо извилин. Выходит, это для нее я всю жизнь экономила! Не такая уж она и идиотка, раз завладеет тем, что я, умная, сэкономила. Боже, как я жадничала, отказывала себе буквально во всем! И теперь богатая гибну. И все достанется ей! Знала бы, дала бы стилисту не двести, а триста долларов, как он и просил!

Господи! Пальцы уже не слушаются — разжимаются! Неужели я такой страшной смертью помру и без всякой анестезии? И что там делает толпа? Почему меня не спасает? Я же не статуя — столько на карнизе стоять! Мне холодно! Господи! Помоги!