Фанни Каплан. Страстная интриганка серебряного века

Седов Геннадий

Революция в Одессе, похоже, выдыхалась. В погребении Вакуленчука на городском кладбище власти разрешили участвовать нескольким десяткам горожан и двенадцати невооруженным матросам почетного караула, которые на обратном пути были обстреляны армейским патрулем — двоих убили, троих арестовали.

Утром — они проснулись под стенкой пакгауза, на пыльных мешках из-под пшеницы, терли глаза — раскололось небо над головой. Кинулись за угол, спустились по шаткой лестнице на берег.

Трехтрубный «Потемкин» дымил на рейде. Дал один за другим еще два холостых «траурных» выстрела в память Вакуленчука, изрыгнул через паузу огненными боевыми снарядами из шестидюймовок по городу. Стал разворачиваться, уходить в открытое море.

— Конец… — Виктор отвернулся от ветра, закурил. — Был прилив, начинается отлив. Теперь царская свора за нашего брата примется. — Сплюнул на песок. — Недолго ждать.

— Что я говорил! — протянул ей на другой день с порога газету. — Читай!

Она присела на край софы, развернула на коленях свежий номер «Одесской почты».

«Открытое письмо главному редактору, рассказ очевидца», — прочла на первой странице.

«Пережив дни гнусных, позорных, ужасающих преступлений, совершавшихся в Одессе, — в период времени с 14

по 19 июня, — пробегала глазами газетные строчки, — берусь за перо, чтобы высказать гласно, без утайки и умолчания общие мои наблюдения и заключения о характере движения, повлекшего за собой свистопляску отвратительного, исступленного еврейского фанатизма. Вечером, около 8 часов, в порт прибыл броненосец «Кн. Потемкин Таврический» и остановился на рейде в весьма близком расстоянии от брекватера. Утром 15 июня, в 6 часов с него отвалил катер с шестеркой, которые подошли к Новому молу, против пакгауза Российского Транспортного Общества, и матросы перенесли на пристань тело убитого человека. Устные рассказы съехавшихся на берег матросов выяснили, что на броненосце произошел бунт команды против офицеров, что многие из них убиты и проч., и проч. Весть об этом моментально облетела весь город. На пристанях Нового мола скопилось много народу; вооруженные команды броненосца, приходившие в порт на шлюпках, встречаемы были громким «Ура!» С раннего утра масса евреев и евреек направилась в порт и, что в особенности было заметно, в толпах и кучках евреев преобладающее число лиц принадлежало молодежи обоего пола. Сначала все это воинствующее молодое поколение Израиля шушукалось, многозначительно перемигивалось, группировалось, но мало-помалу возбужденность росла и росла. Крики «ура!» со стороны толпы, встречавшей вооруженные шлюпки с броненосца, постоянные переезды частных шлюпок с людьми в штатских костюмах и еврейских женщин на броненосец и обратно, и распространяемые ими вести мгновенно передавались в толпы, возбужденность которых уже весьма скоро проявилась в крайней степени. У места, где лежал труп убитого матроса, появился флагшток с красным флагом. Из кучек и групп еврейской молодежи выделились ораторы, выбравшиеся на подмостки, сделанные из бочек и ящиков, и началось словесное возбуждение толпившейся черни к мятежу, к восстанию против правительства, к низвержению Самодержавия. Исступленные молодые еврейки с распаленными лицами, жестикулирующие своими широкими рукавами, полезли на трибуны и, окруженные своими кавалерами, говорили народу речи, сопровождаемые одним и тем же приговором — «долой Самодержавие!»

Она потерла глаза.

«Дело становилось ясным, — читала дальше. — К месту происшествия прибыл одесский анархистский кагал, так называемый «Комитет Еврейской Самообороны», и тут же главари решили возбудить народное восстание против власти. Распускаемые слухи о том, что броненосец воспретил властям посылать в порт войска, что с броненосца уже свезен десант для овладения портом и тому подобные вести поселили уверенность в полной безнаказанности исступленных ораторов и всех, бывших на Новом моле. После двух часов дня восстание в черте порта пошло ускоренным темпом. Один из эпизодов еврейского фанатизма должен быть увековечен. Свидетелями его были сотни лиц, которые могут подтвердить кровавое, позорное преступление. Портовой стражник Глотов казнен всенародно по приговору фурии-еврейки. Эта дьяволица, стоя на бочке, держала речь толпе и, как все прочие фурии, провозгласила: «Долой самодержавие!» Глотов, находившийся близко от этого места, громко сказал, что такие безумные слова не должно говорить. «Смерть ему!» — взвизгнула еврейка, и тотчас из окружавшей фурию кучки евреев выделились четыре человека и выстрелами из револьверов уложили Глотова. Тело его сейчас же было сброшено в море»…

— Витя, что это? — подняла она на него глаза.

— Читай, читай!

«В четвертом часу дня, — продолжила она читать, — начался грабеж товаров, лежавших на пристанях, а затем разбиты товарные портовые магазины, и все, что там было, подверглось расхищению черни. «Босая команда» (чернорабочие) прежде всего набросилась на напитки. Началось пьянство, а вместе с ним и разбой. Толпы грабителей, русских и евреев, ринулись в порт. За ними появились бабы с детишками. Товары расхищались, уносились и увозились в город на извозчиках, на ломовых подводах, на шлюпках. Со стороны властей не было сделано распоряжений ни к прекращению грабежа, ни к закрытию движения по улицам, ведущим из города в порт. С Николаевского бульвара, где стояли пехотные цепи, можно было обстрелять порт, ибо весь он как на ладони. Но отсюда давали залпы только с двух часов ночи, когда поджигатели, распространив пожар по всему порту, двинулись массами в город с целью разгромить и сжечь городские здания.

В 11 часов ночи начали раздаваться в городе отдельные выстрелы, иногда довольно частые. Выстрелы эти, как потом объяснялось, производились с крыш и с балконов домов евреями из того же анархистского кагала самообороны. Войска на улицах подвергались обстреливанию из револьверов. Такие обстреливания, как мне достоверно известно, производились с крыш зданий Николаевского бульвара, с Ланжероновской и Екатерининской улиц и из Карантинного переулка по войскам, стоявшим на Канатной улице. Такой уличной стрельбой занималась еврейская самооборона, еврейская милиция, на вооружение которой собирались денежные суммы, вносимые: одесскими банкирами, в конторах коих потом найдены бомбы; коммерциями-советниками мукомольного дела, отказавшимися от звания гласных Думы по назначению; членами биржевого комитета, техниками, состоящими при управлении градоначальника; либеральствующими и по сей день профессорами и приват-доцентами университета; техниками со всевозможными кантами и петлицами и т. д. Поименовываю лишь те профессии жертвователей на еврейскую самооборону, которые, как мне доподлинно известно, устраивали заседания для обсуждения способов организации самообороны. Не могу также не упомянуть об адвокатах, присяжных поверенных и их помощниках, которым принадлежит руководящая мысль устройства еврейской милиции, якобы для защиты евреев вообще и всей интеллигенции в частности, а в сущности — для целей анархии. Да, господа интеллигенты, мундирные и безмундирные, пора сорвать с вас маски! Вы давали деньги на «самооборону», а устроили грабеж, пожары, убийства, смертные казни, бунты и восстания против государственной власти. Вы говорили и писали в прокламациях, что намерены защищать свое израильское племя и своих присных, ан вот что вышло! Пусть узнает, наконец, русский

народ, каких прав вы домогаетесь, и какие правомерные способы воздействия на общество и государство вы решаетесь применять на деле».

— А? Ну, как? — сел он рядом.

— Ужас!

«Поддерживая все мои соображения, основанные на личных наблюдениях и рассказах очевидцев, — читала она, — я как старожил, живущий здесь безвыездно почти сорок лет, не могу не сказать, что к еврейскому анархистскому кагалу самообороны примыкают, к стыду русского народа, лица русского же происхождения и инородцы, преимущественно из Закавказского края, учащиеся в учебных заведениях города. Ослепленные ненавистью к правительству, эти лица продали себя евреям. Идя вместе с евреями и действуя заодно, эти презренные отребья русского племени и гнусные изменники родины и государства, их вскормивших, всеми силами низких душ своих стремятся возмутить народ против правительства, чтобы возбудить в правительстве недоверие к народу. Может ли быть что-нибудь более изуверное, фанатичное, отвратительное, чем эти злодеяния, учиненные в городе, который вмещает в себе по меньшей мере 40 000 еврейских семейств! Живя долгое время в Одессе, я изучил коренные изменения в настроении мнений, в поведении и поступках еврейского населения. Робкий, низкий, злопамятный характер израильского народа в течение последних пяти-шести лет сменился дерзостью, нахальством и чрезвычайной озлобленностью против христианского населения. Нескрываемая злость, искажающая и без того некрасивые черты семитов, подергивание мускулов огромного чувственного рта, прищуренные глазные орбиты и ушедшие вглубь зрачки делают отвратительными лица молодых евреев и особенно евреек. Последние подчеркивают злобность выражения лиц ведьмообразными начесами волос, оттеняющими искаженные лица грубыми, падающими тенями. Посмотрите на эти лица в шабаше, когда евреи и еврейки, расфранченные по последним модам, толпами высыпают на улицу, галдят, толкают прохожих и флиртируют. Впрочем, разве можно, говоря о молодых евреях и еврейках, употреблять слово «флирт»? Слово «блуд» и «разврат» тут более уместны. В любой час дня пройдитесь по загородному Александровскому парку и увидите пары, расположившиеся в самых вульгарных положениях. Сторожа парка говорили мне, что нет возможности оградить парк и публику от еврейского наглого распутства. «Станешь их стыдить или гнать из парка, они же тебе наговорят таких мерзостей, что рад уйти от них», — так жаловались мне старики-сторожа, которым я сам указывал на распутные толпы еврейской молодежи, принадлежащие к учебному возрасту 15–17 лет и даже меньшему. Толпы мальчуганов и девочек 10–14-летнего возраста с гиком и свистом врываются в парк, бесчинствуют, говорят друг дружке отвратительные сквернословия и надоедают прохожим наглыми приставаниями. Семейная жизнь у евреев страшно изменилась. Патриархальность семьи сменилась распущенной необузданностью молодежи. Родительская власть рушилась, молодежь бросилась в социализм: агитирует, устраивает заговоры, печатает и распространяет прокламации, формирует банды самообороны, делает бомбы, стреляет в полицию и войска и, наконец, дошла до открытого возмущения с грабежами, поджогами и смертными казнями. Уголовная преступность еврейского населения растет чрезвычайно. Судебная статистика дает указания на увеличение судимости евреев по всем категориям самых гнусных преступлений. Число политических преступников среди евреев так велико, что почти одни только еврейские фамилии пестрят в летописи уголовно-политической хроники прессы. Читая ежедневные газеты, просто поражаешься массами убийств, совершаемых именно евреями в разных городах и местечках, в черте и за чертой еврейской оседлости. Отчаянно изуверский характер беспрерывно следующих одно за другим покушений тем более возмутителен, что преступниками-убийцами в огромном числе случаев являются подростки и малолетние, которых еврейский анархистский кагал фанатизирует и посылает для совершения преступлений в расчете на смягчение кары при судимости по малолетству. В Одессе, например, известны случаи, когда бросание шашек пироксилина в полицейских чинов производилось 14-летними жиденятами. Печать, газеты — все в руках евреев. Хотя одесские газеты подцензурны, тем не менее отвратительная зараза проповеди анархизма и нравственного разврата разливается в здешних газетах, подобно морю смердящего зла и позора. Подождите еще немного, и перья одесских еврейских строчил создадут такую легенду из лжи, клеветы, извращений, в которой не разберется и самый опытный следователь.

На фоне этой мрачной картины всеобщего распутства и злодеяний, совершенных во имя фанатического, исступленного изуверства, стремящегося к низвержению основ русской государственной жизни, рисуется коллективная ответственность еврейского населения города Одессы за все те позорящие имя человека преступления, свидетелями которых были тысячи людей. Установление этой коллективной ответственности было бы, по моему мнению, первым актом образумливающего воздействия на население города, в котором нарушены самые коренные основы общежития.

Русский Патриот».

— Науськивает, сволочь! — взволнованно вышагивал он по комнате. — Ату их, пархатых!

— Давайте уедем, Витя! — схватила она его за руки. — Сегодня же!

— Рехнулась! Куда уедем?

— Хоть куда! В Житомир, в штетл. Страшно!

— Страшно ей. Анархистка, революционерка! Кончай паниковать…

Он вытащил из внутреннего кармана пиджака кожаный бумажник. Развернул, вывалил на стол пачку кредиток.

— Гляди! — хохотнул. — Ротшильды позавидуют!

— Откуда столько, Витя?

— Из бочки с сельдями.

Засмеялся.

— Из бочки? — покосилась она на пачку.

— Ага. Когда заваруха эта в порту началась, пожары, поджоги, грабеж, мы с румыном моим лодку чью-то отвязали, собирались на Пересыпь плыть от греха подальше. А тут глядим, хмыри какие-то бочку катят по песку. К воде. Румын говорит — он по этой части профессор: в бочке, говорит, точно — воровской навар. Грабанули хлопчики под шумок чью-то кассу или ювелира и следы заметают. Доставят бочку с наваром на рейд, там их яхта с партнерами дожидается. И поминай как звали.

— И что, Витя?

— Ничего. Посидели за лодкой, дождались, пока субчики эти бочку поближе подкатят. Встали — они обрезы тащить из-за голенищ. Ну, тут думать некогда: успевай нажимать на гашетку… Положили троих. Четвертый — атаман, по-видимому, по мелководью побежал. Ногу волочил. Румын его догнал и — ножом в спину…

— Хватит, не надо! — она отвернулась к окну.

— Чувствительная ты! — произнес он с досадой. — Как институтка! Мы тут, по-твоему, за бандюг и громил стараемся? Бомбы в царских сатрапов кидаем, жизнями рискуем! Чтоб городская шпана сливки под шумок снимала? А мы потом у Любанского деньги на революционную работу будем клянчить. Так, что ли?