Фантасофия. Выпуск 4. Шпионский триллер
Шрифт:
— Килограммов на сто потянет! — восторженно проорал Алан, и лицо его, с ручейками сбегающей с волос воды, сияло нимбами счастья…
В прыжке, внезапно, Силурус подхватил дохлого зловонного поросенка на багре. Требовалась немыслимая сноровка рыбака, чтобы вот так, без гибкого удилища и лески осуществить подсечку — но Алану это удалось.
Зазубренный крюк багра пробил нёбо Силуруса, прочно застряв над верхней губой.
— Держи! Держи! — вопил Алан, которого сом легко, как тряпичную куклу, выдернул с отстоянного места и потащил на глубину. Тут древко
Но и вдвоем, толча ногами тину, вздымая буруны брызг и пузырьков, Алан и Алик не могли удержать Силуруса, неумолимо уходившего под родные донные коряги.
— Лека! Быстрее! Лека! Уйдет!
Лека тоже подоспел, как та мышка в сказке про репку. Тянут-потянут, а вытянуть не могут. Трое здоровых мужиков смогли лишь задержать могучую рыбу в её порыве на глубину, но не переменить вектор движения.
Наступило странное, как в революцию пятого года, равновесие сил: Силурус не мог уйти, а рыбаки — вытащить его.
— Мирон! Мирон! — первым сорвался на фальцет Алан. — Ну дерни тоже! Помоги!
— Мирон! — умолял Лека, отфыркиваясь под струями дождя, отбрасывая радужные брызги. — В воду! Помоги!
Мирончик застыл на берегу, как охотничья собака в стойке — и ждал слова отца. Отец не то, чтобы сказал — чуть-чуть кивнул — и он, поднимая тучи брызг, со всех ног ринулся с берега в воду.
Дедка за репку, бабка за дедку…
Тут наступил коренной перелом — и дебелая туша слизистой голокожей рыбы медленно, но с нарастающим ускорением поползла из воды к берегу. Как гвоздь из доски, сом выходил с натугой, с кряхтением и сопением. Алан очень боялся, что соскочит крюк с багра, но там был подбит и загнут гвоздик — так что обошлось.
Еле-еле Силурус, дух здешних вод, злой бог местных лягушек, был выволочен на траву, где ещё долго трепыхался и разевал губастый рот, поднимал башку с неопрятной «бородой» мерзких отростков. Рыбаки в изнеможении повалились вокруг кто где смог и почти час отдыхали, отлаживали сорванное в борьбе дыхание.
Матерый хищник сам попал другим хищникам на обед. С утра у берега собралась толпа зевак — посмотреть-подивиться. Сома подтянули на вес через ветку ольхи, и в вертикальном положении он был ростом с Леку. Алик оказался даже немного ниже.
— Ого-го! — гомонили зеваки — Это же монстр! Он же мог и купальщика заглотить! А мы и не знали! Это ж надо?! Ты посмотри, какое чудище! Неужели здешний?! Быть не может, чтобы здесь такие здоровые водились!!!
— А чего вы хотите! — со счастливым видом знатока объяснял Алан. — Сомы и по триста кило, и по полтонны могут вырастать. Наш по сравнению с прежними — ещё недомерок! Такие бывали сомы в девятнадцатом веке! Телят с водопоя на дно утаскивали!
— А пасть-то, пасть-то, глянь! Как пещера! И какие все-таки зубешки мерзкие — маленькие, кривенькие…
— Зато смотри сколько! Наверное, с тысячу!
Пришел почему-то грустный завхоз.
— Ваша утка отомщена! — помпезно заявил ему Лека.
— Зря Вы так… — поморщился, словно от больного зуба, завхоз, единственный, кто не оценил рыбацкого подвига. — Он тут наверное, лет сто жил… Людей к нам заманивал… Без него все хозяйство в Кувшинке загнется…
«Все, к чему ты прикасаешься, обращается или в смерть или в говно!» — великий афоризм бывшей жены Алика. Как не крути — женщину не обманешь…
С того самого дня, как убили Силуруса, дела в Кувшинке пошли не ахти. Вначале какие-то эпидемии, типа сальмонеллеза, нанесли первый удар по привлекательности пансионата. Потом, в начале девяностых, он разорился, был несколько раз перекуплен, а в итоге сгорел.
Старого шашлычника Гурама у развилки дорог, открывшего свой кооператив при Горбачеве, в 1992 году убили рэкетиры. Завхоз спился и повесился на бельевом складе. Завсегдатай «Кувшинки» Алан погиб на горячей иракской земле непонятно за что и зачем, и стал резиновой маской в западных супермаркетах. Там, где болтаются на крючках все великие или отвратительные люди. Пустые и искусственные лики, словно снятые скальпы — Горбачева и Черчилля, Буша и Саддама, Джека Потрошителя и Алана — они висят в назидание современникам и потомкам, как прикрытие для новых грабителей и маньяков…
Получается, что в соответствии с социальной алгеброй Светланы Мезенцовой, Кувшинка вначале превратилась в говно (когда стали её перепродавать, обогащая спекулянтов), а потом и в смерть. Оказывается, Мезенцов обладал волшебной способностью преодолеть последнее «или-или», и совершить Гиннеса достойный рекорд совмещения говна со смертью.
Это очень много значило, граничило с чудом, потому что говно, как философская категория, всегда было живо, до омерзения живенько, и могло атрибутировать только живую жизнь живчиков.
Кончится ли когда-нибудь эта «Ностальжи»?!
Сигарета дотлела в пальцах до середины. Руки у Мезенцова по-прежнему твердые, не дрожат: длинный пепельный столбец нарастает в длину — но пока держится, не осыпаясь…
Сигарета, к которой Мидас-Мезенцов прикасался, никогда не превращалась в говно. Наверное, оттого, что Виталий Николаевич курил только дорогие сигареты. Но она исправно, трубочка за трубочкой, отправлялась в смерть, усыпая пеплом берега Стикса и обдавая ароматами дорогого табака старика-Харона.
Дождь, дождь над Берлином, тучи заволокли все небо тевтонской берлоги. Если Лека идет пешком, то наверняка весь промокнет. Или такси возьмет? Нет, он жмот, он, небось, сядет на трамвай, а потом по мальчишески побежит от остановки, прикрывая голову задранным пиджаком…
«Des berlinen kaint» «И снова о русской мафии…»
Вчера, в берлинском ресторане «Гроссэгер» произошла очередная кровавая драма, связанная с разборками преступников из России. Неизвестный в резиновой маске в упор расстрелял за столиком известного русского предпринимателя Олега Горелова и крупного московского чиновника Виталия Мезенцова.