Фантасофия. Выпуск 5. Фэнтези и Магический реализм
Шрифт:
Ну, тогда вперед, что ли?
В каком таком смысле вперед? Что впереди? Неизведанная неизвестность.
…Падать будет снег. Ровно год назад он падал, ровно год вперед пройдет. И снова-снова снег, новее цвета не найти. И надо-надо в среду, в Интернет толкнуть про снег, про цвет толкнуть сомнения-сомнения. Начало так как нашей общей биологии – солнце. А без электричества нет Интернета. И потому не буду растить усы, там в телевизоре итак цветов хватает, там сами-они с усами, обитатели заэкранья.
Солнце прожекторами сквозь деревья высокие пыльно и стереофонически просочилось в лес, так уж получилось, но парочки спрятались все-таки от любопытства. Вот так-то. Поток сознания и все такое. Да-да, уже не важно. Я, конечно, могу сказать хамское что-нибудь,
2
Волшебный словотекст сейчас же нарисую. И новые чудесные миры, захватывая дух, споют о том, как светотени, о том, как ночки, о том, как леса весенние и горы снежно-синие в соответствии и гармонии. Такая чистовоздуховая для дыхания сегодня прохлада и пухлый-пухлый снег, и черный ручей извилист, то слева струится, то справа. И альфа, и бета, и гамма крючками написаны на прозрачной одежде весны, и северный ветер Нового Года, и колесница Деда Мороза, и летний вечер, и осенняя грязь танцуют в едином вальсе. Зимний салат и ш-шампанское везет Дедушка в своем сундуке – иллюзия праздника навсегда со мной. Не все из нас именно здесь, значит остается поблагодарить тех, нездешних за то, что они однажды с нами были. Наверное, многие из них уехали в Чили. Наверное, снег раньше, то есть давным-давно был легче и тоньше. Наверное, более чем длинная новогодняя ночь повернет обратно реку маленького пессимизма и напишет маленький сценарий маленького счастья, и я буду надеяться на январь будущего года, на абсолютно новую событийность. Она-то уж наступит в Новом Году. Обязательно наступит. Наступит обязательно. Новомодность преходяща, музыка меняется. В том-то и дело, что Майлз Дэвис по-прежнему проедет из 50-х в 90-е. Но он тут не причем. А мне нужно искать настоящую снегоустойчивость, там, где снег легкий и рыхлый. Да-да, Новый Год обязательно придет, приплывет, прилетит, и спокойствие вернется. Вернется-вернется-вернется оно. «Крутится-вертится шар голубой».
Синее море раскинулось широко, и если это так, то я обязательно поеду в хорошее путешествие, что не обязательно. И вчера море, буквально вчера море говорило мне, что пока шторма не шторма, пока еще затишье, еще не теребят подводные теченья затонувшие корабли.
Из песни слов не выкинешь, говорило море. Ты сможешь, продержишься. Смогу, подумал-поверил я. Обязательно наступит Новый Год, обязательно сыграет трубач гимн пропавших кораблей.
«Здравствуйте, – сказала городская девушка. – Мы переехали во второй корпус университета, репетиции теперь там, Екатерина Славная просила передать». «Я еще напишу хорошую песню, – подумал я. – Раз уж студенческий театр ждет моих воплощенных в прозу сновидений». Вот так-то. Я кивнул головой и ушел на берег морской, море нашепчет мне новые янтарные задушевности.
Рустам Нуриев
Письмо самому себе
Здравствуй, дорогой Нуриев. Дорогой из Неаполя в Амстердам я пишу письмо. Я – это ты, то есть Нуриев. Письмо пишется в момент «тэ», а будет прочитано через определенный промежуток «дельта тэ» – этого и достаточно для намеренья, чистого как воздух гор. А вот какое письмо написал мне не известный ни тебе, ни мне Вася: «По-моему ты накопил набор шаблонов, перебирая которые, ты удачно придумываешь «что-то новенькое» и настолько не видишь вокруг, что только и делаешь, что звенишь колокольчиками, о чем и трезвонишь по 1,5 часа на 10-ти телефонных номерах. Жизнь проходит, и ты пытаешься её зафиксировать. Возможно, ты от этого выигрываешь что-нибудь, и я завидую тебе иногда, и я сам балуюсь этим, и я один из конкурентов в этом архиве-облаке творчества. Но ты и я всё такие же пассажиры автобуса, какими были в школьные годы чудесные, и что с тех пор изменилось? Разве я в курсе?».
Я же, как лучший из экскурсоводов послал какому-то Василию Валерьевичу в ответ стихи: «Здравствуй, ветер. Мы с тобой отдавали песни людям, и они убегали звенеть песенками как коровы. Мы же смеялись и дули в дудки и в трубы всё громче. За мною гнался дождь и не мог догнать и грозился молнией, но повезло, – ты отнёс тучу подальше от деревни. Здесь пахнет сеном, как будто лето-красавица играла здесь ромашками. Но потом радиорупор сказал о циклоне, и ты стал колючим как звездная снежинка, а я шепнул тебе: «Бабье лето скоро» и снова сентябри встали на свои места».
Ирина Шематонова
Мистика
Боль. Проблески сознания, мутные рваные картинки – и боль, боль, боль. Колотит кровью по вискам, лезет в горло удушливым дымом, пронизывает тело тысячью острых, беспощадных кольев. Где я? Что со мной? Веки тяжеленные, словно прибитая крышка гроба, и Олег собирает все, что осталось у него – волю, силу, мужество – медленно, по живому, отдирает крышку. Мутно! Горячо! В сером дыме плавают верхушки деревьев – черные, мертвые; трещит, поглощая их, белое лютое пламя, дышит в лицо Олегу жаром, жжет ресницы. «Я горю заживо, – наконец осознает Олег. – Лесной пожар!».
…Это, разумеется, была идея Гарика – вытащить их на рыбалку. «Лес, озеро, рыба сама сигает из воды!» – соблазнял его и Мишку искуситель. «Рыба? – иронически вздернул бровь Олег. – Из тех, что хорошо идут во Франции? Зеленая? Лупоглазая?». «Барракуды, кальмары, синий кит!» – веселился Мишка. Так, с хохмачками, незаметно и собрались. Поехали! В лесу, действительно, было хорошо, хотя насчет рыбы Гарик, конечно, погорячился. Ее как раз почти не было. Но об этом никто из них ни разу не пожалел. В этом далеком лесу, среди старых деревьев с темными стволами, Олег нашел покой, даже умиротворение какое-то. Время здесь текло иначе. Они никуда не торопились и – вот парадокс! – все успевали. Олег подолгу сидел у маленького круглого озера с бесполезной удочкой в руках, ни о чем не думал, наблюдал за непрерывным движением вокруг, чувствовал себя частью этого мира, зеленого, золотого, мягкого. В эти мгновенья он готов был принять все, что преподнесет ему жизнь – хорошее, дурное, даже собственное исчезновение – без всякого протеста, как должное; он был в мире с жизнью и, главное, с самим собой. Все идет как надо в этом лучшем из миров! Незаметно прошел день, за ним второй и третий.
А потом начался лесной пожар. Ветер принес дым, запах гари, и они заволновались, бестолково заметались по избушке, зачем-то кинулись собирать вещи. С этого мгновенья память изменила Олегу, в сознании всплывали картинки-обрывки, нереальные, жуткие, кадры из глупого фильма ужасов, из тех, которые Олег не любил смотреть, над которыми смеялся. Они бегут, мечутся из стороны в сторону, задыхаются в вонючем дыму, среди треска, грохота и воя, и на их пути – куда не повернуть – встает стена огня. А потом он потерял Мишку и Гарика в сером обжигающем дыме и уже не бежал, а шел, протянув вперед руки, и падал, и поднимался. А потом земля, встав вертикально, больно ударила его по лицу…
Громко стучит в висках кровь, сухая горячая трава колет затылок. Олег лежит и в то же время движется, кто-то тащит его через горящий лес, тянет за ноги, волочет по земле. Зачем? Огонь кругом, от него никуда не уйти! Закрыть глаза, провалиться во мрак, вдохнуть свободно… Но движение продолжается, тело Олега реагирует на каждую кочку, каждую выбоинку этого пути без дороги острым импульсом боли. Боль не дает уйти в блаженное никуда, боль – единственная ниточка, связывающая его с миром живых. Оборвать! Отдохнуть!.. Нет, не получается, все так же разрываются легкие и катятся слезы из глаз от горячего дыма. Сквозь них Олег видит впереди салатное пятно, а над ним – черное. Пятна движутся и дергают Олега, приносят ему боль. Это его спаситель, тот, кто тащит его по лесу. На какой-то кочке голова Олега взлетает особенно высоко, и он получает то, к чему стремился – небытие.