Фантастические рассказы из журнала «Вокруг света»
Шрифт:
Только я хотел открыть дверь, как услышал женский голос, певший по-итальянски. Кажется, это была оперная ария. Послышались аплодисменты, а затем — резкий крик, словно кого-то ранили. Теперь я понял, откуда шли звуки, которые я слышал в спальне. Тут явно была какая-то тайна, но я еще не был готов к тому, чтобы раскрыть ее. Поэтому я снова бесшумно повернул ключ в двери и на цыпочках вернулся в спальню.
Я силился понять, сложить два и два, но у меня получалось пять, семь, миллион невозможных и пугающих результатов. Четыре никак не выходило.
Постоянная смена хозяев. Стены выбелены. Какие тайны
Прикинувшись больным, весь следующий день я провел в спальне: то спал, то просто убивал время. Я не рискнул спускаться вниз раньше полуночи. Слуги наверняка спали: хорошая доза снотворного, подмешанного мною в их пищу, обеспечила им крепкий сон. Полностью одетый, с револьвером в кармане, я спустился в погреб и открыл дверь. Она беззвучно распахнулась. За ней было темно, как в аду. Меня поразил неописуемый запах, ощущение тюрьмы. Слышались вздохи, легкие всхлипывания и неопределенные смешки спящих детей, видящих страшные сны.
Я повел вокруг лучом фонарика. Это был грот, пещера, которая тянулась очень далеко. Потолок поддерживался толстыми каменными колоннами, поставленными с правильными интервалами. Их длинные ряды уходили вдаль.
К каждому столбу был прикован цепями мужчина! Их было человек двадцать: все они спали, сидя или лежа на каменном полу. Они храпели, беспокойно вздыхали, но никто не открывал глаз, даже когда я направлял им свет прямо в лицо.
Тяжело было смотреть на мертвенно-бледные, болезненно сморщенные лица, все покрытые царапинами: глубокими, длинными, тонкими, как кровоточащими, свежими, так и старыми, зажившими. Их запавшие сморщенные веки, отсутствие реакции на свет в конце концов открыли мне страшную тайну: эти люди были слепыми!
Как ужасно! Один слепой, прикованный к каменному столбу, — достаточно ужасное зрелище, но двадцать… Разве двадцать человек страдают больше, чем один? Мне пришла в голову мысль, такая страшная, такая невозможная и отвратительная, что я усомнился в ее логичности. Однако теперь два и два составляли четыре. Неужели все эти люди были хозяевами виллы? Они приходили, покупали дом и уходили… В это подземелье, чтобы остаться в нем навсегда.
"Ах, донна Марчези! — подумал я. — Что говорить о ваших кошачьих глазах? Если вы ответственны за все это, то вы не женщина, а тигрица!"
Кажется, я понял, как все это происходило. Хозяин виллы приходил к донне Марчези за ключом, открывал эту дверь и больше не возвращался. Меня в тот вечер никто не остановил, поскольку никто не знал, что у меня есть ключ.
Я подумал, что среди этих спящих мужчин есть и Джордж Сейнбрук. Было время, мы с ним играли в теннис и вообще были скорее братьями, чем друзьями. На правой руке у него был звездообразный шрам. Вспомнив об этом, я обошел всех спящих, оглядывая руки. И нашел его. Но слепец, прикованный к камню, — настоящий скелет. Не может быть, чтобы это
У меня сжималось сердце. Что это значит? Если в этом повинна донна Марчези, то каковы ее мотивы?
Я прошел дальше по подземелью. Оно казалось бескрайним. Множество столбов опоясывали пустые цепи. Всех этих людей захватывали в ловушку, как мух, у самой двери. Рады столбов тянулись, казалось, бесконечно. В другом конце, наверное, должен быть еще один выход из этого туннеля. Но я не решился проверить свое предположение.
Вдруг в глубине туннеля послышалось пение. Быстро сняв обувь, я бросился к двери и спрятался в углу за грудой камней, погасив фонарик и сжав в руке оружие.
Скоро показалась певица. Это была донна Марчези. В одной руке она несла фонарь, в другой — корзинку. Повесив фонарь на гвоздь, она стала подходить к каждому узнику. Всякий раз повторялось одно и то же: она будила спящего пинком в лицо, а когда он с криком боли просыпался, она клала кусок хлеба в его дрожащую, жадно протянутую руку. Когда все слепцы получили свою порцию, наступила тишина, прерываемая лишь хрустом черствого хлеба на зубах. Эти бедняги буквально умирали с голоду и накидывались на хлеб со страшной жадностью. Когда они стали вымаливать еще, она расхохоталась. Она смеялась им в лицо, стоя в свете фонаря, в легком открытом платье. Внезапно она крикнула:
— Встать, собаки!
Как хорошо выдрессированные животные, они поднялись. С трудом, но достаточно быстро, насколько позволяли тяжелые цепи. Двое замешкались и тотчас же получили удар хлыстом по лицу.
Теперь все двадцать прикованных слепцов молча стояли. Женщина, стоя в середине, запела. Голос ее был хорошо отработан, но отливал металлом и на высоких нотах напоминал крик хищного зверя. Она пела арию из итальянской оперы. Ее аудитория молча слушала. Когда она замолчала, они стали аплодировать почти бесплотными руками.
Певица внимательно осматривала их, как бы оценивая степень их энтузиазма. Вид одного не удовлетворил ее. Подскочив к нему, она вонзила длинные ногти в его щеки. Из глубоких царапин брызнула кровь и потекла до ее пальцам. Когда она снова запела, наказанный хлопал ей громче других. Он запомнил урок…
Наконец она дала им еще по куску хлеба и немного воды, а затем, взяв фонарь и корзинку, скрылась во мраке туннеля. Плача и ругаясь в бессильной ярости, слепцы снова упали на свои каменные ложа.
Я приблизился к своему другу и взял его за руку.
— Джордж! Джордж Сейнбрук! — прошептал я.
Он вскочил.
— Кто меня зовет? Кто это?
Я назвал себя, и он заплакал. Немного успокоившись, он заговорил. Его рассказ отражал историю всех тех, кто находился здесь, и тех, кто уже умер. Каждый был хозяином виллы на день или на неделю. Каждый находил дверь и просил ключ у донны Марчези. Более недоверчивые записывали свои мысли на стенах спальни, но все без исключения уступали любопытству и открывали дверь. Едва они переступали порог, как их хватали и приковывали к столбу, чтобы они оставались тут до смерти. Например, Смит из Бостона здесь уже два года, но у него скверный кашель, так что вряд ли он проживет долго. Сейнбрук назвал мне всех. Тут были трое англичан, один француз, а остальные — из лучших американских семей.