Фантастические тетради
Шрифт:
— Ты сейчас же уберешься от двери, — решительно произнес он, так убедительно, что чуть не взорвался от напряжения. Но Альба и бровью не повел. Весь заряд в один миг будто засосало в черную дыру без малейших признаков сопротивления.
— Нет, я же сказал, пока не буду знать, куда мы отправляемся…
Ошарашенный и обессилевший Голли опустился на порог и на несколько секунд потерял сознание. А когда пришел в себя, окончательно убедился, что кулачные разборки, что ни говори, гораздо надежнее. Он был не в состоянии даже проанализировать ситуацию. Что случилось? Почему? Каким образом… и соображает ли сам Альберт, что именно произошло?
Но Альберт сидел рядом и, казалось, искренне не
— Сейчас я наберусь сил и попробую тебя придушить, — уверял его Голли.
— Может, тебе водички принести? — робко спрашивал Альба.
— Нет, я сначала тебя придушу, а потом буду мыть руки.
Но ни сейчас, ни чуть позже этим сомнительным планам не суждено было воплотиться. Дверь распахнулась с такой силой, что оба противника кубарем скатились с крыльца и шлепнулись рядышком в мокрую земляную кашу только что раскопанной клумбы. А шлепнувшись, так и остались лежать, потому что у Голли не было сил подняться, а Альба, привыкший ходить за ним по пятам, проявил великое чувство солидарности и, лишь подняв чумазую физиономию на Феликса и дядю Ло, снова опустил ее в грязь.
В этот момент случилось одно из величайших событий в истории многолетней вражды павильонов за монопольное право на истину. Впервые мнения противоположных сторон совпали сразу, безоговорочно и абсолютно.
— Да, — сказал Феликс, — ребята, конечно, распоясались…
— Не то слово, — подтвердил Гренс.
— Что-то надо с ними делать, — продолжил Феликс.
— Безусловно, — согласился Гренс, — выпороть обоих и запереть в чулан.
— Пожалуй, ты прав… насчет чулана. Хотя… впрочем, и выпороть, конечно, тоже можно…
Глава 9
Первый день в Аритаборе показался Альбе гораздо более ужасным, чем он представлял себе по рассказам Голли и мемуарам Феликса Матлина. На эти мемуары Гренс возлагал последнюю надежду, что наивный Альберт получит полное представление о человеке, с которым придется иметь дело, и одумается. Он даже не скрыл от своего подопечного обстоятельств его появления на свет, но от себя добавил, что не верит ни единому написанному слову о последней экспедиции на Землю. Что Альба не имеет ни малейшего портретного сходства с химерой Али-Латином. Что Матлин таким образом пытается отмыть свою совесть, а от химер, вообще-то, детей не бывает. Но Альберт, тем не менее, разумный мальчик и волен сам распорядиться своей судьбой. Так Альберт и поступил, но личность Али-Латина произвела на него впечатление большее, чем неизгладимое, и в последние дни перед отбытием в Аритабор это напрочь отбило охоту заниматься «лечебным» рисованием, да и вообще, чем бы то ни было лечебным.
С момента высадки под куполом и все время, пока Голли водил его по пустым улицам древнего города, Альба не произнес ни слова и лишь изредка озирался по сторонам.
— О чем ты думаешь? — донимал его Голли.
— Да так…
— Ну все-таки?
— О том, как Феликс и дядя Ло сидели за одной партой на уроке истории.
Голли удивился.
— Они только на математике сидели за одной партой и то лишь потому, что отец списывал…
— Интересно, а о чем я, по-твоему, должен думать?
Голли вспомнилась прощальная фраза Гренса: «Я знаю, мой Альберт, когда-нибудь ты обязательно вернешься ко мне. Сколько жив дядюшка Ло, он всегда будет тебя ждать». И в следующий момент его посетила неожиданная, совершенно дурацкая идея: «Они вели себя так, будто расставались на тысячу лет».
— И все-таки, о чем ты думаешь? — не унимался Голл.
Лаборатория произвела на Альбу впечатление не более, чем вся остальная планета. Его церемонно усаживали в кресло, подогнанное по фигуре, будто Альбе предстояло просидеть в нем всю оставшуюся жизнь. Облучали едким светом. Все происходило в неестественной тишине, способной вывести из себя нормального человека, не говоря уже о шизофренике. Из этой тишины на него опустилась прозрачная полусфера. Потом, будто из ничего, возник высокий гуманоид с черными глазами и наконец-то, к долгожданному облегчению Альбы, нарушил вакуум молчания, произнеся несколько едва различимых звуков.
— Тебе знаком этот язык? — услышал он голос Феликса.
— Нет, — и собственный голос прозвучал для Альбы так громко, что зазвенело в ушах.
— Тем лучше, — сказал гуманоид по-русски, — все в порядке, Фрей, можно начинать. — Альба попытался отыскать взглядом Феликса, но за пределами полусферы была сплошная пустота, в которой скоро растворился и черноглазый.
— Если что-то будет не так, скажи.
— Я в порядке, — выдавил из себя Альба, и нижняя кромка полусферы вспыхнула зеленым кольцом, которое медленно поползло вверх, а вместе с ним приятная легкость стала распространяться по его телу, будто оно вовсе перестало существовать, растворяясь в теплой эфирной массе. Альба почувствовал расслабление, которого не было даже в полной невесомости. Ему уже не хотелось ничего: ни жить, ни умирать, ни молчать, ни разговаривать, ни тем более отвечать на чьи-то нелепые вопросы. «Если сейчас меня кто-нибудь спросит, о чем я думаю, я растворюсь и улечу», — решил он и уперся взглядом в потолок, но взгляд провалился в космос. Потолок над лабораторией отсутствовал, как, впрочем, и стены, — одно сплошное кольцо, пульсирующее оттенками зелени, сквозь которое иногда проступала бездна, такая же черная, как глаза гуманоида, язык которого Альба почему-то должен был понимать.
— Попробуем вскрыть память на полный диапазон, — начал Феликс.
— Попробуй, — согласился Альба.
— С какого времени ты себя помнишь?
— С первого дня.
— Что было в первый день?
— Пустота.
— Потом…
— Боль.
— От чего?
— Не знаю, наверно всегда так бывает сначала…
— А после…
— А после привыкаешь и начинаешь получать удовольствие.
— Что начинаешь?..
— Жить.
— Ты издеваешься надо мной, Альберт, или вспоминаешь себя до рождения?
— До рождения… — улыбнулся Альберт, — красный свет мне казался зеленым. А все остальное было точно так же.
— Что было?..
— В каком смысле? — не понял Альберт.
— Кроме зеленого света?..
— Ничего. А что еще могло быть?
— До света, до боли, до пустоты… было что-нибудь?
Мальчик задумался, словно старался вспомнить. В бассейне зеленого света он лежал неподвижно, уставившись в потолок. Феликс не спускал глаз с приборов, пытавшихся распознать аномалию этой загадочной биосубстанции. Вычленить из человеческого организма хотя бы ничтожный признак потустороннего естества.
— Наверно это был страх…
— Страх? — удивился Феликс. — Отчего?
— В смысле «отчего»? Нормальный человеческий страх. Разве он должен иметь причину?
— Хорошо, вернись в исходную точку и расслабься.
«Ничего себе, дают… — подумал Альба, — они что, считают меня вторым воплощением Латина?» Но дерзкая догадка отозвалась рефлекторным импульсом в наэлектризованной атмосфере лаборатории. Будто само пространство собрало волю в кулак и стукнуло по голове: «нечего рассуждать о том, чего не знаешь». От неожиданности он подпрыгнул в кресле и ощутил свое расслабленное тело как вязкую трясину, которая содрогнулась от бултыхнувшегося в нее метеорита.