Фантастические тетради
Шрифт:
— Нет, — возразил Ксар, — сейчас ты пойдешь читать книгу. Я лично приму у тебя экзамен по человековедению, прежде чем ты снова полезешь на гору.
«Еще один шизофреник, — думал сердитый Матлин, топая к себе в особняк, — уж не снюхались ли они с Гренсом во время моего отсутствия? Что-то они мне оба подозрительны. Ничего, я всем поставлю диагноз!» Он поднялся на второй этаж, смахнул со стола толстый слой пыли, разложил словари вокруг руководства по психиатрии и устроился работать.
Глава 18
Как и предполагал Ксар, терпения Матлина надолго не хватило. Спустя несколько дней он устремился на гору с такой прытью, что препятствовать ему было бессмысленно,
Матлин имел сверхзадачу застать Гренса врасплох, чтобы тот не успел запастись красноречием. С этой целью он добросовестно отмахал пешком нужное количество километров и преодолел длительный подъем. Но все напрасно. На пне у тропы, ведущей к усадьбе, Гренс дежурил пятые сутки подряд, ожидая его с минуты на минуту, изредка поглядывая на небо. И, узрев, наконец, фигуру Матлина, выплывающую из низины, ничуть не растрогался.
— Посмотри, на кого ты стал похож, — проворчал он, — выглядишь как двадцатилетний пацан. Ни стыда ни совести. К своему возрасту надо уметь относиться с уважением.
— Чтобы с уважением относиться к своему возрасту, — ответил Матлин, — мне не обязательно корчиться от радикулита и спотыкаться о бороду.
Гренс пригладил свою бороду шершавой ладонью и еще раз осмотрел гостя с ног до головы, будто просвечивая рентгеном, не спрятал ли он за пазуху телогрейки пару увесистых камней.
— Идем, — сердито скомандовал он и направился к дому.
Альба лежал на кровати, закутавшись в одеяло, и рассматривал потолок. В какой-то момент, Матлин сам не понял почему, этот молодой человек сильно напомнил ему Али: взгляд, манера валяться на кровати, выражение лица… Он не на шутку растерялся и не сразу нашел что сказать, несмотря на то, что всю дорогу только и делал, что строил план разговора.
Он взял табурет и устроился возле кровати. Альба съежился, будто перед ним был не Феликс, а шестирукий Кальтиат, в каждой руке которого по смертному приговору.
— Я ничего не помню, Феликс.
— Ты в состоянии ответить на пару вопросов? — спросил Матлин, стараясь сохранять спокойствие.
— Какие могут быть вопросы? — психанул Альба. — Я же сказал, что ничего не помню. Отрежь мою голову и отнеси на рентген, если не веришь.
— Почему ты не сказал о зеркальных видениях? С какого возраста они начались?
Альба резко обернулся к нему, вскочил с кровати и замер.
— Зеркальные видения?..
— Почему ты сразу об этом не рассказал? В связи с чем они были в первый раз? В детстве… Вспомни.
— Причем здесь видения? Что произошло? Почему ты говоришь об этом?
— Со мной тебе не обязательно симулировать психическое расстройство. Лучше побереги силы и подумай, как я могу тебе помочь.
— Нет, — Альба снова упал на кровать и натянул на голову одеяло.
— Оставь его в покое, — вмешался Гренс, — сейчас же отойди от него. — И, силой вытолкав Феликса из комнаты, аккуратно прикрыл дверь. — Сядь, сделай мне одолжение. Посиди молча пять минут, не задавая вопросов.
Феликс повиновался и позволил усадить себя у печи в кабинете Гренса, несмотря на то, что, казалось, полжизни отдал бы за то, чтобы нырнуть в ледяное озеро.
— Ты имеешь представление о том, какой ты кретин? — начал Гренс.
— Давай переходи к делу, — поторопил его Матлин.
— Нет, ты даже представления не имеешь…
— Не тяни время…
— Это мое время, — взревел Гренс, — сколько мне отмерено — все мое и, уж поверь, у тебя его гораздо больше. Так что заткни свой фонтан и приготовься выслушать все, что я намерен тебе сказать. Здесь я буду решать, сколько времени на что потратить.
Пока дребезжали стекла в оконной раме, Феликс дал себе зарок — не произносить ни единого звука, пока его об этом не попросят. Но моментально забыл об этом, как только стекла дребезжать перестали и в интонации Гренса вернулась привычная, слегка театральная задушевность.
— Я не спрашиваю, по какой дурацкой системе ты изучал его в Аритаборе, потому что мне это не интересно. Я не спрашиваю, что показали твои идиотские приборы, потому что мне противно… Я даже не спрашиваю, что ты понял из всех своих никчемных опытов, потому что знаю, что ты ни черта не понял, иначе бы не приперся сюда. Я хочу знать только одно, как ты, двадцать лет слоняясь по информатекам своего бесподобного Ареала и будучи лучше меня знакомым с аритаборским моделированием, так и не узрел главного корня и сути всех вещей: то, что ты пытаешься понять и открыть для себя здесь, давным-давно смоделировано на Земле. Смоделировано так просто, что понятно тупому фактуриалу. — Гренс убедительно похлопал себя ладонью по макушке и стащил с полки толстую тетрадь в льняном переплете. — Тебе же надо погрузиться в сплошные достоверные факты… У тебя сорняк в земле не прорастет, пока не получит своей теории прорастания. Ты разучился доверять глазам, ушам, интуиции, наконец. — Он устроился напротив Матлина и развернул тетрадь. — Я жалею, что не показал тебе это в прошлый раз. Я жалею, что запретил Голли даже начинать с тобой разговор об этом.
— Это стихи? — удивился Матлин.
Но Гренс захлопнул тетрадь и отодвинулся вместе с табуретом на такое расстояние, чтобы Матлин не смог подглядывать.
— Я записал все, что запомнилось. Не важно, если где-то в рифму за ним не попал. Важно то, что ты не увидел в нем главное, то, что должен был увидеть сразу, а теперь ни один прибор тебе это не объяснит.
«Определенно, — отметил про себя Матлин, — они с Ксаром против меня скооперировались». Гренс развернул тетрадку и нацепил на нос очки.
Слишком поздно в глухом экстазе На слепую судьбу пенять, Без помойки моих фантазий Как ты сможешь меня понять? Я попробую, если хочешь, Оправдать чужие грехи, — Если раны не кровоточат, Слишком поздно писать стихи. Если раны не кровоточат, Хоронить меня не спеши. Ты не знаешь, как гибки и прочны Оголенные нервы души.— После этого стихотворения я решил… хватит. Пора Феликсу открывать глаза на происходящее. К тому же есть у меня подозрение, что это посвящено тебе. Но начнем с раннего, — Гренс вернулся к началу тетради.