Фантастический триллер
Шрифт:
Бывают моменты, когда рассудок садится на мель, как нагруженная лодка во время отлива. Это был один из таких моментов. Я схватил собеседника и притянул к себе.
— Послушай, Уолли, — произнес я, тщательно выговаривая слова и разделяя их паузами, как учитель дикции, — вчера ты мне сказал, что присутствовал на международной сейсмологической конференции, на которой выступил Колстон со своим докладом.
— Но Колстон не читал доклада. — Тут он понял смысл своих слов. — О, ну да! Разве я это не объяснял?
Я готов был его задушить.
— Он должен был, но в последний момент не смог, —
Пытаясь вспомнить, он вцепился в волосы, а когда это не помогло, стиснул пальцы.
— Вспомнил! — просиял Марш. — Этого парня звали Уотчетт. Клифф Уотчетт. Старый знакомый Колстона. Этот тип и прочитал за него доклад.
В этот момент я ощутил себя близким родственником всех убийц в истории. Я мог бодро задушить Уолли и станцевать на его трупе канкан! Один простой, элементарный факт: будь он в моих руках двадцать четыре часа назад, и ход событий принял бы другой оборот.
Не стоило обвинять Уолли за оговорку. В любом случае было слишком поздно для взаимных упреков. Моя задача была почти выполнена. Оставалось собрать несколько фактов, чтобы быть абсолютно уверенным. Нужно было заставить Уотчетта подписать признание. Тогда я отправлю сэра Гая Рэйнхэма туда, куда он хотел: на канаты, в глухой нокаут.
Глава четырнадцатая
Десятью минутами позже я был готов объяснить все в деталях сбитой с толку Маргарет, которая ничего не слышала о Уотчетте. Холт помчался в Министерство обороны, надеясь поймать там Уотчетта. Уолли не смог расшифровать иероглифы Колстона, но я ему позволил срисовать некоторые из них, и он отправился на встречу с крупнейшей звездой на небосклоне ядерной физики. У меня также были сравнительные данные о температурах в Арминстере, а библиотека подтвердила то, что подсказывала память: что Рэйнхэм был министром обороны в течение года до очередной перестановки в кабинете в июле того же года, года Арминстера. А Уолли подтвердил мое предположение, что в теории Колстона, представленной на конференции, не было секретной информации.
— Пожалуй, одно из наиболее ловких убийств, когда-либо совершенных политиком, — зло сказал я. — Вот что произошло: Колстон представил копию своей теории — которая была изложена доступным, в худшем случае, научным языком — Уотчетту и попросил прочесть его на конференции вместо себя. Колстон, как физик-ядерщик, работавший над атомной бомбой, имел доступ к самой секретной информации. Должно быть, он использовал часть этого материала, чтобы доказать свою теорию. Уотчетт сразу же понял, что такое содержание нельзя раскрывать перед аудиторией, включающей русских и китайцев. Он также знал, что Колстон совершил уголовное преступление, нарушив закон о государственной тайне сообщением этой информации ему, не имевшему допуска к ней; более того, он тоже формально нарушил этот закон, прочитав ее, хотя и не по своей воле. Поэтому, как хороший, делающий карьеру служащий и гражданин, Уотчетт положил проблему на стол министра, твоего уважаемого свекра.
Маргарет слушала меня, затаив дыхание.
— Но что делать? Рэйнхэм попал в затруднительную ситуацию. Он мог приказать арестовать Колстона — что он и сделал, — но приказ не мог быть выполнен, пока Колстон не вернулся в Великобританию. Рэйнхэм мог запретить вообще читать доклад, но тогда возникала другая трудность. Если бы Колстон до ареста выяснил это, он мог ужасно себя повести. Его открытие знаменовало собой гигантский переворот в сейсмологии. Он мог оказаться настолько высокомерным, что счел бы его важнее нескольких атомных секретов как минимум десятилетней давности. Допустим, он предложил бы свою теорию коммунистам. Они ухватились бы за шанс наложить руку на наши атомные познания.
— Я начинаю понимать, — тихо сказала она.
— И тут, — продолжил я, — Рэйнхэма осеняет блестящая идея. Изъять секретную информацию и разрешить Уотчетту представить выпотрошенную теорию. Репутация Колстона уничтожена. С этого дня он может предлагать свою теорию от Москвы до Пекина, а ему будут вежливо показывать на дверь. Теория предсказаний землетрясений Колстона мертва.
— Бог ты мой! — Голос Маргарет задрожал, и она сжала кулаки. — А в августе этот бедный человек возвращается домой, как он думает, к триумфу и почестям, потенциальный спаситель несказанного числа жизней и неисчислимых богатств, Нобелевский лауреат и гений. — Ее голос прервался. — А пять лет спустя он жалко погибает в трущобах, жертва серии событий, вытекающих из того, первого, безнравственного решения. — Я ненавижу Пьера! Ненавижу его! Я б его убила собственными руками.
Я подошел к Маргарет и заговорил успокаивающим тоном.
— Он будет политически мертв и публично проклят, прежде чем я с ним покончу. И не только потому, что он убил Колстона. Я могу понять причину решения Рэйнхэма. Пока мы живем в сумасшедшем мире с его национальным соперничеством и идеологической ненавистью, каждая страна должна защищать себя. Если несколько индивидуумов при этом погибнут, это, я думаю, неизбежно. Печально, но с этими потерями не считаются.
— Это сумасшествие, бред.
— Но Рэйнхэм мог предпринять и другой шаг. Если от этого зависит наша безопасность, уничтожьте любыми средствами Колстона. Но почему он не представил полный текст теории нашим собственным сейсмологам, после надлежащей проверки на благонадежность? Конечно, они нашли бы способ опубликовать данные о признаках, предшествующих землетрясению, не нарушая требований национальной безопасности. Конечно, могли! Тридцатипятидневная жара, за ней десять часов дует ветер с юга — какие секреты это может раскрыть? — Зазвонил телефон, и я договаривал свою мысль, пересекая комнату. — Именно из-за оплошности — и тех 95000 человек, которые уже погибли — из-за этого я его никогда не прощу.
Я поднял трубку. Звонил Холт.
— Иэн? Птичка улетела.
— Что?
— Уотчетт удрал. Вчера ночью. Он позвонил руководителю своей секции и попросил ежегодный отпуск за неделю до положенного срока. В качестве объяснения он представил факт нападения на него вооруженного преступника и вызванное этим потрясение. Ему разрешили. Он и его жена упаковали вещи и уехали на машине, как говорят соседи, к полуночному парому в Дюнкерк.
Я уже почти не реагировал на удары.