Фантастика 1966. Выпуск 1
Шрифт:
Ели, разговаривали — больше всех Юра. Я не помню точно о чем, но суть вот в чем: — Первое, что нужно, — это довести машину, модель внутренней сферы хотя бы до первого, упрощенного варианта. Вы знаете, что, когда мы готовились к операции, машину отложили, и план не выполнен, и это было очень больно в последние месяцы. Ему было стыдно, что из-за его личных дел мы не выполняем главную задачу. Мы должны наверстать. (Я помню, было странно: анабиоз — это личное дело. Но это на него похоже, щепетильность.) Второе — это о науке вообще. Ни у кого я не знал такого ясного понимания, как строить науку, изучающую любые сложные системы. Я потом много думал над этим —
Наконец, третье: мы должны замахнуться на самое главное, самое трудное — моделирование поведения человека, а потом и социальных систем. Это необходимо для достижения лучшего будущего человечества — для коммунизма. Иван Николаевич мечтал об этом, хотя и не строил планов. Но мы молоды и должны идти дальше.
Может быть, он и не совсем так говорил, но я запомнила все три пункта: машина, общий подход к сложным системам и приложение его к психике и обществу. Это последнее больше идет от самого Юры. Ваня говорил, что это главное, но даже не мечтал этим заняться. Впрочем, так и должно быть: ученики пусть идут вперед. Но почему он ничего не сказал об анабиозе? Разве это не важно? От этого же зависит, проснется он или нет. А может, это с моей, женской, точки зрения самое важное? Не знаю.
Некоторое время молча жевали, даже я. Встал Вадим, мрачный, черный, нос еще длиннее.
— Не то ты говоришь, Юра, не то. Или, может быть, не все, что нужно. Науки у нас не будет без главного, без души.
Пожалуй, Иван Николаевич внешне был даже суховат, но все мы знали, что за этим кроется. Нередко он был излишне мягок, это мешало делу, злило, но в конце концов дало плоды — возник коллектив. Хороший коллектив. Мы рискнули взяться за очень крупные проблемы. И дальше мы будем двигаться вперед, если сохраним главное — принципы. Тогда будут приходить к нам люди способные и даже талантливые, а без этого разбегутся и те, которые есть. Для меня он значит очень много, я не могу сказать сколько…
Слезы показались на ресницах, он их вытер ладонью. Сел.
— Не глядите на меня так — мне не стыдно.
Я смотрела на них по очереди — молодые, хорошие.
Я самая старая. Стали просить меня, чтобы сказала что-нибудь. Я отказывалась. Мучительно искала слова, потом решилась. В конце концов все свои.
— Ребята, Иван Николаевич не был счастлив в жизни, вы знаете. Работа дает много, но нужно иметь еще и свое маленькое счастье. Вы все молодые, я хочу пожелать вам уважения к любви, к любимым и побольше ответственности перед ними. Честь нужна не только на работе, но и дома…
Не очень получилось удачно, я знаю. Небось некоторые подумали обо мне нехорошо, да бог с ними. Я им искренне пожелала, чтобы не мучились, как я и как он, их бывший шеф.
Мы поели, потом попили кофе. Все были грустные. Что-то вспоминали, что-то говорили негромко… А мне мучительно хотелось плакать. Но я утерпела.
Так прошла эта панихида. Все чувствовали, что с сегодняшнего дня начинается что-то новое в жизни, уже без него.
Мне — без любимого, им — без шефа, без друга. Что-то в жизни исчезло, и у меня же этого не будет. Можно только привыкнуть, но нельзя заполнить. Ну, а ребята еще много нового получат, лучшего… Будут мечтать, искать, страдать. И радоваться, конечно. Если мир им позволит это. Впрочем, они сами
Но это уже особый разговор, не для меня.
Новые имена
А.Мирер
ОБСИДИАНОВЫЙ НОЖ
— Завидую вашему здоровью, — произнес сосед, не поднимая головы.
Мы сидели вдвоем на грязной садовой скамье. Бульвар, залитый талой водой, был пустынен. Сосед каблуком долбил в леденистом снеге ямку, толстое лицо со сломанным носом чуть покачивалось. Рука в перчатке упиралась в планки сиденья.
— Ах, здоровье — это прекрасно, — сказал сосед, не разжимая губ.
Я на всякий случай оглянулся еще раз — не стоит ли кто за скамьей. Никого… Прошлогодние листья чернеют на сером снегу, вдоль боковой аллеи журчит ручей.
— Вы мне говорите? — пробормотал я.
Сосед качнул шляпой сверху вниз, продолжая ковырять снег каблуком. В ямке уже проступила вода.
Еще несколько минут он смотрел на свои башмаки с ребристыми подошвами, а я разглядывал его, ожидая продолжения.
Черт побери, это был престранный человек! Лицо отставного боксера — сломанный нос, расплющенное ухо и одержимые глаза, сумасшедшие, неподвижные. Такие глаза должны принадлежать ученому или потерявшему надежду влюбленному. Я никогда не видел человека, менее похожего на того или другого — по всему облику, кроме глаз… А его слова? “Завидую вашему здоровью, это прекрасно…” А его поза, поза! Он сидел, упираясь ручищами в скамью, бицепс левой руки растягивал пальто. Он как будто готов был встать и мчаться куда-то, но каблук мерно долбил снег, и уже талая вода ручейком уходила под скамью — в ручей на дорожке за нашими спинами.
— Вы нездоровы? — Я не выдержал молчания.
— Я недостаточно здоров, — он мельком посмотрел на меня, как обжег. И без всякого интервала спросил: — Болели чем-нибудь в детстве?
Я чуть было не фыркнул — такой тяжеловес заводит разговор о болезнях. Отвечая ему: “корь, свинка, коклюш”, я думал, что он похож на Юрку Абрамова, мальчишку с нашего двора, который в детском саду уже не плакал, а в школе атаманил, и мы смотрели ему в рот. Юрке сломали нос в восьмом классе. Учителям он говорил, что занимается в боксерской секции, а мы знали — подрался на улице. Вообще-то все люди со сломанным носом будто на одно лицо.
— Сердце здоровое? — продолжал сосед почти безразличным тоном, но так, что я не мог отшутиться пли сказать: “А вам какое дело?” Пришлось ответить полушуткой: — Как насос.
— Спортсмен?
— Первый разряд по боксу, второй по рапире., футбол, плаванье.
— Какие дистанции? Спринтер? Конечно, спринтер… — Он посмотрел на мои ноги.
В фас он был совсем недурен — в меру широкие скулы, лоб как шлем, только глаза меня пугали. Они буквально светились изнутри, выпуклые такие глазищи, и лоб карнизом.
— Курите?
— Иногда, а что?
Я вдруг рассердился и заскучал. Курите, не курите…
Каждый тренер с этого начинает. Атаман… Мне захотелось уйти, холодновато становилось под вечер. Я и не рассчитывал, что Наталья сейчас появится, она сказала, что придет, если удастся удрать с лекции, но вообще-то, наверно, не придет.
Я сказал: “Простите. Мне пора”, — и встал.
Сосед кивнул шляпой. Из-под каблука летели брызги через всю дорожку.
— До свидания, — сказал я очень вежливо.