Фантастика 1966. Выпуск 3
Шрифт:
С другой стороны, пусть не покажется кому-нибудь, что разруха и неграмотность исчерпывали содержание тогдашней жизни. Перенеся чудовищные удары и грандиозные потрясения, Россия осталась в ряду передовых в научном отношении стран.
Процесс становления советской науки косвенно отразился и на развитии фантастики. Если на первых порах социальный элемент явно перевешивал в ней элемент научный, то во второй половине 20-х годов начинается заметное преобладание научной тематики, разработка оригинальных научно-фантастических гипотез, использование все более широкого круга научных проблем. Были и другие причины, действовавшие в тем же направлении; об этом ниже.
Каков был литературный фон, на котором возникла советская фантастика?
Специальных журналов на первых порах не существовало;
Но это сравнение еще мало о чем говорит. Гораздо существеннее то, что большая часть переводной литературы была того рода, который порождает в умах читателей извращенное представление о науке, ее подлинной силе и слабости, о подлинной расстановке социальных сил в классовом мире; это было, грубо говоря, низкопробное чтиво. Зарождающаяся советская фантастика противопоставляла ему свой социальный оптимизм, чувство исторической перспективы; таким образом, шла незримая, но отчетливая борьба за умы читателей; шла борьба двух противоположных тенденций в фантастике. В отечественных произведениях тех лет можно зачастую подметить явный крен в сторону легкомысленного развлекательства, примитивизма, научной и социальной отсебятины — и это объясняется не только суоъективными причинами или недостаточным на первых порах знакомством с наукой и социологией, но еще и вполне очевидным влиянием популярных образцов буржуазной псевдофантастики.
Был и еще один объективный фактор, повлиявший на характер ранней нашей фантастики, и о нем нужно сказать отдельно. То была особая психология тогдашней эпохи, которую нам трудно, пожалуй, сейчас понять; психология, которую Горький, говоря о причинах популярности приключенческой литературы, определил словами: «Людям быт надоел». То было время «сдвинутого» с места быта, бурлившего обещаниями многочисленных, самых фантастических возможностей как для отдельного человека, так и для страны и мира. Еще жива была память о внезапном и грандиозном перевороте, о приключениях и опасностях, пережитых в революции и гражданской войне; еще живы были надежды на близкое, скорое завершение мировой революции; ощущение неустойчивости капиталистического мира, как говорят, носилось в воздухе.
Все это создавало психологическую основу появления особого рода литературы — так называемого «красного детектива» («Месс-Менд» Мариэтты Шагинян, «Иприт» Виктора Шкловского и Валентина Катаева), который предполагалось противопоставить детективу буржуазному. Героями этих книг были отважные рабочие и сознательные интеллигенты, разрушающие хитроумнейшие заговоры капиталистических держав против Страны Советов. Непременным элементом было некое фантастическое допущение, наукообразная, а иногда и откровенно сказочная «гипотеза» (у Шагинян — это открытие особого чудесного элемента лэния или содружество вещей и рабочих; у Шкловского — изобретение сверхвзрывчатки). «Красный детектив» был откровенным выражением отчетливо сформулированного «социального» заказа; его буйно-приключенческий сюжет, перебрасывавший героев с одного континента
«Красный детектив» был, по существу, гибридным жанром, совмещавшим в себе элементы детектива и фантастики; его черты во многом характерны и для главной части фантастики начала 20-х годов.
В это время наша фантастика, делавшая свои первые шаги, выработала своеобразную форму, жанр — «роман о катастрофе». Упрощенная схема такого романа выглядит примерно так: совершается некое научное открытие (довольно часто — «лучи смерти»); оно является последним толчком, нарушающим неустойчивое равновесие капиталистического мира; в борьбе за изобретение, его использование или сокрытие сталкиваются могущественные социальные силы; это столкновение приводит к мировой катастрофе и, как следствие, к победоносной революции.
Трудно провести четкую грань между научно-фантастическим «романом о катастрофе» и псевдонаучным «красным детективом»; пожалуй, для первого характерен все-таки больший интерес к научным деталям открытия и меньший (хотя еще значительный) удельный вес собственно приключений и детектива.
В своем чистом виде указанная схема воплощена, например, в небольшой повести А.Палея «Гольфштрем». Действие повести происходит в недалеком будущем, когда мир окончательно разделился на два лагеря: капиталистические США и союз социалистических республик Старого Света (то есть Европы и Азии; деление, как видим, почти современное).
Пытаясь захватить мировое господство, американские миллиардеры планируют перегородить гигантской плотиной теплое течение Гольфстрим, согревающее Европу, и обрушить тем самым на социалистические страны ледяные волны холода.
Попытка бомбардировать плотину, предпринятая летчиками союза, оканчивается неудачей и гибелью одного из героев повести. Однако в действие вступает новый фактор — солидарность мирового пролетариата: рабочие Америки восстают против своих угнетателей. Параллельно основному действию автор пытался набросать отдельные картины будущего быта. Интересные находки имеются в описании жизни американских рабочих — они разобщены, им запрещено собираться вместе, их труд напоминает бессмысленное ритмическое действо, их жизнь проходит в чудовищных подземных общежитиях. Эти картины Палей создавал, исходя из обнаружившихся уже тогда тенденций современного капитализма — тенденции к превращению рабочего в придаток к конвейеру и тенденции к разобщению рабочего класса. Второе подмечено вполне точно; тема разобщенности, отчужденности людей друг от друга — одна из главных и трагичнейших тем лучшей части современной американской фантастики. Однако в изображении социалистического будущего Палею, как и большинству тогдашних фантастов, не удалось продвинуться дальше самых общих и наивных представлений.
К числу «романов о катастрофе» следует отнести и повесть Анатолия Шишко «Аппетит микробов» и роман В.Катаева «Повелитель железа». Герой повести Анатолия Шишко изобретатель Лаэрак пытается навязать свою пацифистскую программу властителям капиталистической Европы, используя в качестве орудия созданные им отряды человекоподобных автоматов. Эта наивная попытка, разумеется, оканчивается трагически для Лаэрака; однако в ходе вызванных им событий нарастает конфликт между капиталистами различных стран; конфликт перерастает в военное столкновение, в химическую войну, которая превращает Францию в отравленную, выжженную пустыню, а Париж — в жуткое кладбище миллионов людей. Доведенные до отчаяния солдаты французской армии поворачивают оружие против кучки военных авантюристов, захватывают Париж и провозглашают Советскую власть.
Интересно заметить, что в этих книгах научное открытие (фантастическая пружина сюжета) постепенно в ходе событий оттесняется на второй—третий план. Масштаб событий перерастает деятельность одиночек, как бы гениальны они ни были; в игру вступают мощные социальные силы, и она идет уже не по законам фантастики, а по реальным историческим законам. Этот переход от научно-фантастического плана к социально-историческому, широкому плану, в каком бы несовершенном виде он ни происходил, — весьма характерная особенность ранней советской фантастики.