Фантастика 1982
Шрифт:
Приехала группа будущих Ботаников изучать экологическое сообщество луга и леса. Сереже загорелось: “Познакомиться!” Я срочно запросил СВУП. Было получено разрешение. Разумеется, молодые прошли, не зная о том, через слабое амнезополе: на два-три месяца стихи будут забыты, все, что когда-то помнилось. Запрет продолжает действовать…
Лес звенит голосами, хохот вспугивает коростелей на лугу.
Сергей со всеми. Он порвал путы своей застенчивости. Острит безоглядно. Кажется, что он под током; прикоснись - и искры веером!
…Там
Запись десятая
Он дичает от радости жизни.
“Сумасшедшее лето!
– говорит он мне.
– Посмотрите на боярышник: заросли в цвету - как терема! Розы вдоль аллеи - как факельное шествие,, посмотрите, каждый бутон - язычок пламени!” Никогда он не был так зорок к подробностям жизни, так шедр в сравнениях, так трепетно отзывчив на каждое дуновение ветра, на каждый птичий отклик!
Но он не пишет стихов.
Запись одиннадцатая
Лето перелистывает зеленые страницы. И на каждой, в рамке цветов и листьев, Наташа.
…В пасмурный день - шорох и шелест листвы, на цветном пластобетоне тысячи сверкающих взрывов дождя. В ложбинках листьев его тяжелые капли отсвечивают ртутным блеском.
Через, двор бежит Наташа - мокрый веер волос на плечах.
Удлиненные, хрупкие линии, и бег ее как полет. Поскользнулась, крыльями взметнулись руки - удержали на лету…
Сергей сидит в комнате один, улыбаясь своим мыслям.
Дождь прошел. Дымки облаков под самой кромкой окоема, осеребренные светом уже скрывшегося солнца…
Кажется, я сам начну писать стихи. Но ведь и я был когда-то избран - не Поэтом, Воспитателем. А БЭАМ не ошибается.
Ошибаются только люди.
Запись двенадцатая
Уехали.
Кончились наши походы по лугам в цветенье, словно густо забрызганным чернилами и известкой, по берегам тихо струящихся рек, где в заводях кувшинки лежат на черной воде.
И музыкальные вечера на террасе. Перламутровые аккорды арфы под рукой Наташи.
Шаг за шагом осень ведет нас к холодам. Мы с Сережей отмечаем ее шаги. С какой обостренной зоркостью - его глазами!
– я вижу движение осени.
Клен под окном - алый с золотом и зеленью. Шевелится листва под ветром, словно стая огненноперых птиц села на ветви; беспокойные, то одна, то другая вспархивает и, покружась, медленно опускается наземь.
Сквозят - за хрусталем воздуха - дали. Белые хризантемы осмуглил первый утренник - морозец.
– Наташа не пишет, - сказал мне Сергей.
– Я считал: уже могло прийти три письма. Она обещала…
– Напиши сам, -
Он замотал головой:
– Я не знаю, как… Что-то рвется в душе, рвется и болит, слова жгут, они во мне, неизвестно, как дать им волю. Что ни напишу, выходит не то.
“А ты напиши стихи”, - чуть не слетело у меня с языка.
Но я удержался. Сердце мое настороже, замерло - и ждет.
Я чувствую, что это все-таки случится: немая Поэзия обретет Язык! Каким он будет - первозданный? Чтобы узнать это, можно отдать жизнь.
Запись тринадцатая
Нет, осень больших городов не так печальна.
Ветер свистел всю ночь - словно дул в ледяную трубу.
На террасу падали уже не золотые, а какие-то обгорелые листья.
А нынче утром выпал иней.
Сергею, кажется, нездоровилось, и все же мы вышли на прогулку. Пронзительный холод овевал и обжигал щеки. Мы шли по бронзе и меди пожухлой травы, оправленной в белизну. На каждой былинке, на каждом листке - сверкающий припорох инея, больно глазам, и все-таки сладко и погибельно замирает сердце от скорбной, торжественной, прощальной красоты!
Мы почти дошли до леса, когда Сергей сказал: - Не могу. Постоим немного, посмотрим…
И мы стояли молча. Потом он обернул ко мне лицо, - какие у него были глаза! И я услышал его задыхающийся шепот:
– Не могу… Все, что есть во мне и эта тоска! И дрожь счастья как паутинка на ветру. Как сделать, чтоб выплеснуть и чтоб не пропало, а пело, звенело - с ветром, с листвой! Чтобы слилось - было, как это небо, как ветер! И так же обожгло, как ее рука тогда, прощаясь… Чтоб сердце вдруг взлетело на страшную высоту… на край обрыва!
Я замер. Какой-то мистический страх сковал меня. Может быть, они родятся сейчас, единственные строки, кристалл мировой Поэзии. Те, что проникнут в любое сердце. Ошеломят.
Прославят Человечность…
Тихо было в поле. Вставало солнце, и с тончайшим звоном осыпались иголочки инея.
– Вот, - сказал Сергей.
– Я скажу так - и лучше, я знаю, нельзя,
И, задохнувшись, застыв на немыслимой высоте волненья, я услышал, как он прошептал:
Роняет лес багряный свой убор.
Сребрит мороз увянувшее поле.
ЮРИЙ ГЕРАСИМЕНКО МАРТОВСКИЙ ВЕТЕР
1. Вьюга
Матери моей Глафире Андриановне
За окнами света не видно! Метет, кружит, хребтами выгибает сугробы. Возле сарая горы наворотило: колоды, поленницы - все укрыто.
Смеркается.
Окно напротив лежанки. Маринка откладывает книгу и, не поднимая головы, всматривается в метель.