Фантастика 1984
Шрифт:
Вы просили документальных доказательств и старались быть точны во всем. Теперь пришла моя очередь просить у Вас подобных же подтверждений. Не задаю вопросов. Очевидно, Вы сами знаете, какие вопросы я мог бы задать.
ВЛАДИМИР.
Письмо двадцать пятое
Бессонная ночь. Только перед рассветом из руки моей выскользнула книга. Я искала примеры, которые помогли бы нам понять друг друга. Что же это за книга? “Сарторис” Фолкнера. Цитирую.
“По обе стороны этой двери были узкие окна со вставленными в свинцовую оправу разноцветными стеклами - вместе с привезшей их женщиной они составляли наследство, которое мать Джона Сарториса завещала ему на смертном
В эту же ночь я прочла Брэдбери. И тоже о стеклах.
“Ему снилось, что он затворяет наружную дверь - дверь с земляничными и лимонными окошками, с окошками цвета белых облаков и цвета прозрачной ключевой воды”.
И вот уже холодное марсианское небо становится теплым, и высохшие моря зарделись алым пламенем. Давайте и мы понаблюдаем мир через цветные стекла воображения.
Итог этих наблюдений вот каков: автор “Сарториса” заимствовал землянично-лимонное окошко у Брэдбери, фантаста.
Да, Рэю Дугласу Брэдбери едва минуло семь лет, когда был опубликован “Сарторио Фолкнера, и все же это не парадокс.
Казалось бы, ответ получен давно: в будущее и прошлое проникнуть не удастся, машина времени немыслима. Но даже у вас появились сообщения, что информация может преодолевать временной барьер. Гарольд Путхофф и Рассел Тарг из Станфорда семь лет назад доказали это.
Вас интересуют их опыты?… Сначала они выяснили природу поля, передающего зрительные образы на большие расстояния.
Природу его выяснить не удалось, зато по счастливой случайности кому-то из них пришло в голову принимать и регистрировать зрительную информацию заранее. Слово “заранее” здесь требует пояснения. Один человек, участник опытов, направлялся на машине к аэродрому, порту” зданию необычной архитектуры или другому объекту. Обычно, когда он в сопровождении ученого оказывался у избранной цели и сосредоточивался, то другой участник, находившийся за много километров в лаборатории, принимал информацию и рисовал на чистом листе бумаги аэродром, порт или здание. Но вот человеку-приемнику дали задание нарисовать объект на час раньше, когда другой участник еще не увидел его. Никому из них не было сообщено о том, что рисунок выполняется заранее. Но рисунок тем не менее удался на славу. Сотни раз повторяли опыт, и результат его убеждал, что информация может поступать из будущего.
Не буду отклоняться от нашей темы и пояснять, как это происходит. Важен факт. Нам он был известен очень давно.
Любой из нас, если только пожелает, может передать информацию или зрительные образы в прошлое, в будущее, преодолев время и пространство. Для этого нужна не техника, а подготовка, способности, воля. Зрительные образы осязаемы; человек может обмануться, приняв их за реальность. Иллюзия?
Тем не менее иллюзия полная, совершенная. Любопытно, не правда ли?
Теперь вместе с Вами перекинем мостик в. прошлое, о котором Вы размышляли в письме (и я благодарна Вам за эти размышления, они позволили мне найти ключ к давним событиям). Начнем с того, что Вы находились тогда за тысячи километров от фронта, где воевал наш отец. Не нужно быть провидцем, чтобы понять, как он хотел увидеть сына. Увидеть, понимаете? И он должен был это сделать! У меня на сей счет сомнений нет. Вспомните эту встречу. Она должна была состояться. Неужели прекрасная память не поможет Вам восстановить подробности, к ней относящиеся? Это могли быть считанные мгновения - припомните их! В трубке детского калейдоскопа видны лишь правильные
РЭА.
Письмо двадцать шестое
Пытаюсь взглянуть на окружающее сквозь земляничные стекла воображения. Только там, в первом и наиболее ярко отразившемся в памяти моего детства периоде, аромат земляники нам был неведом. Были сизые ягоды голубики, черные бусины водяники, или шикши, янтари спелой морошки.
Море я и вовсе не хочу рассматривать ни через какое волшебное стекло. Потому что был один памятный туманный день, и был огромный пляж, куда мы прибыли на лодке, и странно теплая для этих широт вода, когда можно было бродить босиком по колено в воде. У коричневых обрывов горел костер - живое красное пламя его я вижу до сих пор. Во время отлива я прижимал ногой крабов к плотному песку и бросал их к костру.
Нас было трое. Мой старший товарищ Гена Ерофеев и его отец Василий Васильевич взяли меня в эту поездку с собой.
После ухи и чая я забрался на уступ, бросил несколько ветвей стланика на камни, лег на спину и смотрел на ряднину тумана, спускавшуюся по склону сопки. В моем рассказе я приближаюсь к тому мгновению, о котором Вы просите сообщить. Вот оно, это мгновение. Я вдруг чувствую, что поодаль от меня присел на россыпь глинистого сланца человек. Будто бы этот человек в запыленной, вылинявшей от солнца гимнастерке, перепоясанной брезентовым пояском, в кирзовых сапогах, и в руке у него пилотка. Я вижу его краем глаза, но понимаю, что могу помешать ему, что ли, и оглядываться не надо.
Так прошло с полминуты, и лицо этого человека я не успел рассмотреть. Хотел обернуться к нему, да вдруг услышал:
– Как живешь, малыш?
Я ничего не ответил. Замер. Понял, что вопрос был адресован мне. И снова услышал:
– Не горюй!
И когда я обернулся, его не было. Пропал он так неожиданно, что я спрашивал себя: правда или показалось? Но четыре этих слова остались во мне навсегда.
А рядом со мной лежало яблоко. Я сразу понял, что это мне. Я надкусил его. Оно было кисло-сладким, хрустящим, вкус его запомнился на всю жизнь. Немудрено: ведь я впервые видел настоящее яблоко.
Мне кажется, Вы правы: редко пытаемся мы заглянуть внутрь калейдоскопической трубки и часто не замечаем цветных стеклышек, а видим лишь их отражения в зеркале. Эпизод, о котором я рассказал, можно считать доказательством странной гипотезы, которую я услышал от Вас. При непременном, конечно, условии, что он не был случайностью.
Вернемся ко второму периоду моего детства. Это было уже в Москве на Школьной улице. Жил я у тетки яа втором этаже кирпичного дома, рядом с Андрониковым монастырем. У развалин монастыря зимой мы катались на санках, склон холма круто спускался к Яузе, и ребятня любила это место. Зимой сорок седьмого, в один из ясных дней, я собирался туда после школы, но был наказан на уроке пения. За что - не помню.
Учитель нащ, Сергей Фомич, так рассердился, что оставил меня в пустой комнате на час. Это было со мной впервые. И вот я сижу в этой комнате, окна ее залиты солнцем, и солнечные зайчики как бы в насмешку надо мной пляшут на полированной крышке рояля. Я смотрю в окно и вижу воробьев, которые устроили возню у матовых, наполненных светом сосулек, свисающих с крыши. С минуту я наблюдаю за ними, потом оборачиваюсь и вижу человека у рояля. Человек этот в сапогах, на нем гимнастерка, подпоясанная брезентовым ремешком, и я узнаю его со спины. А он, оборачиваясь, говорит: