Фантастика 1985
Шрифт:
– Гиньоль, - сказал Леон Марк.
– Что?
– не понял я. Скутер уже заходил на посадку.
– Это похоже на гиньоль, - повторил Леон.
– Фильм или пьеса ужасов. Ходовой жанр поп-культуры.
Марк недавно побывал на переподготовке, где специализировался по криминальным субкультам, и теперь с полным знанием дела рассуждал о видах китча - всех этих триллерах, вестернах, комиксах и прочей духовной жвачке, которой людям забивают головы даже здесь, в Поясе Астероидов. Временами мой молодой помощник мог, пожалуй, сойти за какого-нибудь культурфилософа, если бы не официальная голубая форма служащего.
Я продолжал рассматривать Мидас. Судя по всему, клиенты “мыльного клуба” могли быть довольны. В жизни, которую смоделировал здесь компьютер, было все: и настоящая опасность - метеоритный дождь, и феерическое зрелище - нечто вроде северного сияния, и драматическая интрига - судьба группы Шебеля, заживо замурованной в подвалах базы, и события, “полные мистического смысла” - смерть молодой авантюристки и старика наркомана. Придраться было не к чему. Все очень естественно вытекало из соотношения обстоятельств: пошел метеоритный дождь, возникли неполадки, кто-то попал в беду, кто-то погрузился в депрессию, а у кого-то не выдержало сердце… На Мидасе текла самая натуральная, подлинная жизнь, однако все в ней было так чрезмерно, многозначительно и пошло, что мне хотелось плюнуть на красиво мерцающий экран. В самом центре его на фоне кратеров и скал Мидаса плыли два трупа. По тому, как они поблескивали, я понял, что для лучшей сохранности люди шайки Балуанга покрыли их слоем стеклофилита. Мужчина со спиленным черепом был в голубой, пижаме, женщина с длинными распущенными волосами была голая. Я нарочно провел скутер так, чтобы выхлопная струя отбросила покойников подальше.
Еще на пути к Мидасу я приказал начальнику местной полиции, арестовать Балуанга сроком на сорок восемь часов - я имел право использовать такой арест в качестве превентивной меры, К моменту моего прибытия на астероид срок ареста почти истек, через несколько часов Балуанга необходимо было выпустить или предъявить ему какое-то обоснованное обвинение. Я знал, что в пансионате водится спиртное, завозимое с Марса контрабандой, есть и девушки, которые за отдельную плату помогут скоротать вечерок, но точных улик у меня не было. В полицейском участке мы тоже ничего не обнаружили.
Видимо, Балуанг хорошо платил здешним блюстителям порядка и нравственности: имелось всего два-три дела о пустяковых кражах и мелком хулиганстве.
Не знаю, что меня вдохновляло, но в этой тупиковой ситуации я еще на что-то надеялся. Я не выпустил Балуанга, когда миновал срок ареста, и, сознавая, что нарушаю закон, предавался в баре меланхолическим раздумьям о том, не окажусь ли я скоро сам за решеткой. Меня спас метеорит, который врезался в Мидас, хорошенько его встряхнул, и из каких-то тайных хранилищ мне прямо на руки пролилось неплохое виски, а в объятия упала разговорчивая Лола Рейн, Получив такие козыри, я с огромной неохотой отправился на совещание, которое собирал Мейден в связи с делом Пахаря. Ну а после совещания мне тем более захотелось скорее прикрыть “мыльный клуб”, чтобы развязать себе руки: я суеверно подозревал, что все напасти никогдане обходят меня, а значит, и брейкер меня никак не минует.
Возвратившись на Мидас, я на первом же допросе выложил Балуангу все, что я о нем знаю и думаю, и заверил его, что на сей раз он не отвертится. В ответ на это Балуанг и сказал слова, которые я особенно хорошо понял потом,, несколько дней спустя, беспокойной ночью в отеле “Амброзия”.
– У вас ничего не выйдет, комиссар, - заявил он.
– То есть вы, конечно, можете на некоторое время расстроить мое дело, но ведь вы идеалист, вам хочется покончить со злом в корне, уничтожить его, так сказать, на вечные времена. А вот тут у.вас победы никогда не будет. И знаете почему? Потому что вы лезете поперек течения жизни на стероидах и ничего не понимаете в людях, которые на них поселились. Здесь живут авантюристы, выехавшие когда-то с Земли. Не будет меня - им продаст все, что нужно, другой. Конечно, вы можете называть желания этих людей “убогими”, “пошлыми”, “безнравственными”, но это дела не меняет, потому что вы не бог, чтобы судить всех, а они хотят и имеют право быть собой. Вы скажете, что боретесь со мной ради будущего Пояса, из любви к людям, но это ложь. Этих вот реальных авантюристов вы не любите. Я их тоже не люблю, да это и невозможно. Зато у меня с ними честные деловые отношения, я их не обманываю. Вы же все время стремитесь всучить всем свой залежалый, вонючий товар, скучный и глупый, как дохлая крыса. К чему вы поизываете, какими пыльными истинами хотите увлечь? “Живите в мире, любите друг друга, честно трудитесь…” Но ведь все знают, что ни один нормальный авантюрист на такие простые вещи, увы, не способен. Чистая совесть может быть только у покойников и идиотов, а всю жизнь скандалить просто скучно.
Поэтому не надо лгать и твердить о том, чего нет. Вы можете сказать, что, раз этого нет, надо делать, и пусть “выходцы” совершенствуются. Да я знаю, вам бы очень хотелось переделать этих поселенцев Пояса. Из таких, как вы, пламенных идеалистов, всегда выходили хорошие тираны и узурпаторы, любители великих передряг. Но пойдите спросите у людей: многие ли из них хотят передряг? И еще объясните им, в чем состоит нравственное совершенствование, какой это жестокий и мучительный труд, как неизбежны в нем разные казни и муки душевные - ведь так, кажется, про это гении-то писали? И вот, когда вы им все это расскажете и призовете следовать за вами, они засмеются и скажут: “Лучше видеть глазами, чем бродить душою”. Эту строчку здесь, на Мидасе, можно слышать двенадцать раз в сутки, а вы до сих пор ее смысла не поняли. А ведь это - первейшая заповедь всякого здешнего человека, а вместе с тем и то “зло”, с которым вы боретесь. Нет, никогда не захочет здешний по мукам “бродить душою”, он от вас уйдет и придет ко мне - туда, где можно просто “видеть глазами” много простых и приятных вещей.
Вот, комиссар, каков здешний народец. А вы говорите, будто знаете, как ему жить и чего хотеть. Ничего вы не знаете.
Да и, сказать по правде, никто об этом ничего не знает. Единственное, что можно сказать, уже заявлено: “Кто знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни суетной жизни его, которые он проводит как тень?”…В моем сознании еще звучали эти слова, когда настойчивый сигнал зуммера вернул меня к реальности - в ночь, в отель, где я сторожил Пахаря. Откуда-то издалека, из невообразимой глубины, словно с другого конца галактики, на экран сквозь помехи прорвалось лицо Мейдена.
– Я на Герионе!
– прокричал он сквозь треск.
– Слушай меня внимательно!… Мы здесь раскопали… Пахарь готовит убийство!
Сейчас мне уже не передать то чувство, которое охватило меня после слов Мейдена. В нем были и гнев, и горечь, и отчаяние. Все-таки, несмотря ни на что, несмотря на деятельность “мыльных клубов”, несмотря на тайный ввоз алкоголя и нар котиков, убийств в Поясе еще не было. Я не сомневался, что когда-нибудь начало им будет положено, однако мне и не снилось, что это произойдет так скоро. Кроме того, меня поразил способ, которым Пахарь решил осуществить свое намерение.
После Мейдена экран занял Ривера и максимально Кратко объяснил мне, как задумано первое в Поясе убийство. Готовя его, Пахарь использовал опять же могущественный и вездесущий ИНИКС, проявив при этом незаурядный талант кибернетика. На убийство по воле Пахаря была нацелена вся компьютерная сеть, разбросанная на астероидах между Марсом и Юпитером, Сквозь помехи и треск (опять бурлило Солнце) я с трудом со слов Риверы понял, что власть над ИНИКСом Пахарь получил, изобретя новый способ общения с компьютером.
Признаться, мне до сих пор далеко не все понятно в этих кибернетических тонкостях, но я попытаюсь объяснить. Секрет Пахаря заключался примерно в следующем.
Оказывается, любой язык - и человеческий и машинный - вовсе не самое эффективное средство общения. Знаки любого языка допускают, чтобы их перевирали, толковали превратно.
Поэтому сообщения, переданные знаками языка, могут быть восприняты или не восприняты, быть истинными или ложными, быть поняты верно и неверно. А вот импульсы биохимического и биофизического характера неизменны, они не зависят от индивидуальных особенностей адресата - от его желания, настроения и степени компетентности; они, подобно силе тяжести или свету, могут только быть или не быть. И хотя эти доязыковые импульсы, которыми обмениваются простейшие организмы, стоят неизмеримо ниже на лестнице эволюции, чем знаки языка, в эффективности передачи информации они их превосходят. Так, амеба воспринимает благоприятное изменение условий и начинает размножаться; никаким другим сигналом ее не обманешь. Основываясь на доязыковой коммуникации, амёбы, лягушки, крысы “понимают” поступающую извне информацию всегда, а мы, люди, пользуясь языком, допускаем в толковании сообщений массу ошибок и неясностей.