Фантастика 1988-1989
Шрифт:
Мы заплясали, запели, не помня себя, посередине библиотеки. Нас обоих не то что попросили… Нас лишили читательских билетов навеки и с помощью милиционера выгнали.
Мы повозмущались сильно, позабыв, с чего все началось. Но как же вести себя, когда масса буквально уходит из-под ног?!
— Что, досмеялись? Студенты еще называются… Посадить вас надо. То-то было бы хорошо дворы подметать, — сказал, уходя, молодой постовой.
А мы пошли гулять по городу и улицам. Миша — с портфельчиком, а я — с электронно-лучевой трубкой.
МАЛЕНЬКИЙ ЖЕЛТЫЙ КАРЛИК
Мы съели по десять пирожков после библиотеки, на площади, на углу Сумской. Разговор завязался и пошел о том, что надо сделать, чтобы
— До директора-то не дошло. Я дам знать Анечке, она нам тайком вернет. Или Луше… — проговорил Миша.
Я вертел трубку в руках, на нас все глазели и сторонились.
Я понял взгляды, бросаемые на меня, на трубку, и потащил Мишу в парк Шевченко. Там был построен на площади наш университет. И я хотел похвалиться перед Затучным, где я буду жить. В общежитии, на четвертом этаже, над зоопарком.
— Хорошо ты поживешь полгода здесь! В окружении рева тигров, львов, — сказал Миша, заглянув, где я буду жить (переселения ждали со дня на день).
Я подошел к киоску со столами, стульями, с видом на обширную площадь. Здесь было хорошее вино. Не помню, какое-то вино с Кипра, но сладкое, возбуждающее. Я взял бутылку.
Миша садился, вызванивая стаканами. Он говорил:
— За эту дипломную работу надо обязательно выпить. Хорошо, что мы сюда пришли.
Я подал открытую бутылку. Миша поднял и налил в стаканы, помалому. Мы отпили. Через пять минут мне сделалось прекрасно.
— Как же ты думаешь пробиваться? С такой гипотезой?
— Лучше жить в неведении.
Тогда, помню, все мы жили в слепоте, немоте, неведении. Водородная только-только создавалась, и никто из нас не подозревал, что она уже создана.
ДИПЛОМНЫЙ ПРОЕКТ
С моим переселением в новое, благоустроенное общежитие мы уже редко виделись с Затучным. Я перешел заниматься в ХФТИ. Только там можно было ознакомиться с работами по плазме. Все мои сверстники далеко ушли вперед. Раз в неделю мы собирались у профессора Ахиезера на квартире, в его рабочем кабинете. Устраивались — кто на подоконниках, кто на креслах.
Профессор подходил к каждому из нас, спрашивая: «Ну, что у вас? Получается? Так-так, покажите-ка, откройте». Вместе с дипломантом он считал или рассчитывал. Говорил: «Это не пойдет». Или наоборот: «Это уже лучше того, посмелей, что вы приносили в прошлый раз».
Я был старше всех, переросток. Семь лет отслужил в армии. Мне исполнилось двадцать девять лет. Профессор приближался ко мне последнему и с подозрением, но всегда тактично. Он знал обо мне все. И как я откровенно смеялся на семинарах, когда профессор спорил с академиком Вальтером, хотя я плохо понимал их спор, но интуицией догадывался, что Вальтер просто «объезжает» профессора Ахиезера. Мой смех сразу обрывал Вальтера. В пылу полемики он кричал: «Кто там ржет?» Я прятался за спины. Я ведь был «теоретик». Профессор из-под очков бросал на меня острый, наметанный взгляд, словно говорил-формулировал: «А, собака, догадался!» И начинал стегать Вальтера-экспериментатора узлом формул. Не хватало доски, Ахиезер уже писал на стене. Потом взывал к самому себе: «Почему не видно? Почему не видно!» Всю аудиторию смешил.
На шестом курсе, как правило, преподавали молодые кандидаты. Понять ничего было нельзя. Я задавал каверзные вопросы, которые ставили в тупик молодых. Они старались пояснить, путались, пунцовели и окончательно запутывались. Я вынужден был говорить: «Понятно». Хотя еще больше не понимал.
Наступил мой черед. «Ну как, воин? Не простую задачу я тебе задал?» — «Не простую», — соглашался я. «Ищи», — отвечал профессор! Я выискивал, но не находил. Но вот однажды он задал мне задание, и у меня пошло. Он выписал мне уравнения и, моргая, подал: «Решай». А уравнения с пятого по восьмой порядок. Я буквально исписывал горы бумаги, но разрешить эти уравнения мне не удавалось.
Прихожу к профессору через неделю. Встречает: «Что же будем делать дальше?» Я промолчал. «Хорошо. Делайте, пишите свою дипломную работу».
Я за три недели запестрил ее формулами. Защищал же ее профессор Ахиезер. Я пытался что-то выразить оппонентам, но тотчас вставал Ахиезер и утверждал: «Это так». Я сдерживал себя, сидел и подозревал, что и мои оппоненты ничего не понимали, куда их уводят студент вкупе с профессором, в какие дебри они лезут, и тухли. Я только лишь прозревал, а профессор пытался залезть внутрь какой-то трубки с запаянным концом, из которой выкачан весь воздух и остался вакуум, один вакуум, и ничего больше, но вакуум горячий, сверхгорячий. Чем больше вакуума, тем горячее сама трубка. Вот-вот она расплавится и поплывет и схлопнется…
Окончилась защита, все поздравляли друг друга. Радовались другие. Я грустил. Ко мне не подходили. У тех оппоненты хоть что-то понимали, трясли головами, кивали, улыбались, смеялись. Моя защита прошла без улыбок. Будто я и не дававший мне слова вставить профессор просто объезжали их на каком-то цифровом коне.
После защиты профессор пригласил нас всех к себе. Мы уселись кто где. Я уже знал, что будет мне. Профессор отбирал нас. Когда очередь подошла ко мне, профессор протянул мне руку, сухо ее пожал и проговорил: «Вас к себе я не могу взять. Если хотите, оставлю вам свободный диплом». Я молча согласился.
ПОСЛЕ…
Если вы получили университетский диплом, это ставит вас на голову выше всех выпускников вузов. Вы уже можете задаваться любым вопросом и находить в библиотеках все, что вам надо. Я пошел работать в вечернюю школу. Но у меня из головы не выходила плазменная пустота Земли. Я пытался сразу же ответить на этот вопрос, но оказалось, что это вопрос всей моей жизни. Он постоянно меня тревожил, и к ответу на него я подхожу лишь сейчас.
Сверхглубоких скважин я не боюсь. Они от силы пройдут до глубины 15–20 километров и застопорятся. Их будет стопорить все возрастающая температура, которая на Кольском полуострове вместо расчетной на 10-м километре — 100 градусов Цельсия, оказалась равной 180 градусам. Это только лишь означает, что с глубины 7 километров температура возрастает не по линейному закону, а как-то иначе.
Чего же тогда я опасаюсь?
Взрывов водородных бомб под землей, особенно французских, в океане, на атолле Муруроа.
Какая механика этих взрывов и почему я опасаюсь за океан? Дело в том, что океанское дно и моложе земной коры на суше, и тоньше. Оно в иных местах 25 километров, в других — 15 километров. Дальше его подстилает магма, которая не может пробиться сквозь слой воды. Взрыв водородной бомбы — это горячее бурение, превосходящее холодное в тысячу раз, в десятки тысяч раз по ширине. Оно также заплавляется снизу всякий раз. Но мы не знаем процессов, происходящих в глубине Земли. Я хочу обратить внимание читателей на то, как при очередном взрыве бомбы в океане что-то происходит: взрыв проникает в ту сторону, где поверхность мягче. Мягче она там, где находится магма — верхняя распаленная подстилающая плазму, которой наполнена Земля. При взрыве водородной бомбы образуются линзы на глубине и отражение этих линз в атмосфере, над Землей. Чем мощнее взрыв водородной бомбы, тем мощнее образование линз по глубине, тем «тверже» линза в атмосфере, которую сносит течение воздуха и мало-помалу разрушает. Но то же происходит и на глубине, только лишь с тем различием, что эта образующаяся линза — твердая, из гранита-базальта. И давление снизу (из глубин Земли на нее) больше.