Фантастика 2006 Выпуск 1(Что там, за дверью)
Шрифт:
Русская история представлена в фэнтези довольно слабо. Приятное исключение составляет роман Далии Трускиновской “Окаянная сила”. Действие происходит в Московском государстве 80-х–90-х годов XVII столетия. В книге со вкусом показан мир теремов и палат, с антикварной эрудицией представлена пестрая суета женской половины. У Трускиновской есть дар бытописания, страсть к старинным обычаям и обрядам, умение вдохновенно играть с простонародными суевериями, обличать простонародное ведовство и ласково рассказывать о робкой красоте простонародной веры. Старомосковская цивилизация предстает в полный рост от разбойного дна до высот государева обихода. Столетие назад в русской столице работал великий знаток наших древностей Иван Егорович Забелин. Так вот дух романа “Окаянная сила” и скрупулезность в работе с деталями позволяют назвать его автора Забелиным в юбке…
Опять-таки
Полнокровный образ средневекового Константинополя рисует Елена Хаецкая в романе “Голодный грек”. Нищий голодный человек бродит по великому городу и, кажется, питается его великолепием. Ему суждено покинуть пределы Византии, отправившись в рискованное путешествие на Китай. Но через много лет он вернется в Византию, вернется совсем уже другим человеком. И вся сияющая краса императорской столицы обернется Византией духа, эстетическим выражением веры в Творца и любви к Христу.
Во всех перечисленных случаях авторы либо на протяжении многих лет принадлежали к сообществу академических историков (Елисеева, Валентинов, Володихин), либо затратили значительные усилия на освоение материала. Показателен пример Далии Трускиновской: она консультировалась с историками-профессионалами, ездила по местам, где происходили основные события ее романа, ходила по музеям, знакомясь с материальной культурой, погружалась в специальную литературу, измеряла расстояния, которые должны были преодолеть ее персонажи верхом/пешком/на санях, и прикидывала время, необходимое им для этого. И результат — соответственный: в нашей фантастике нет примера более “осязаемого” портрета Московской Руси XVII века, чем полотно кисти Трускиновской… Да и в историческом романе сравнимых образцов не столь уж много.
И, напротив, довольно скудные познания в области древнерусского язычества до сих пор не позволили адептам славяно-киевской фэнтези создать что-либо адекватное эпохе VI–X веков и способное составить конкуренцию хотя бы знаменитому роману советских времен “Русь изначальная” (Валентин Иванов). Писательское сообщество, ориентированное на языческую Русь и группирующееся вокруг Юрия Никитина, довольно значительно, оно работает на протяжении многих лет. Однако примеров, когда мир Древней Руси не то чтобы выписывался подробно и основательно, а хотя бы насыщался заметным количеством черт аутентизма (вещи, события, биографии, обычаи), до сих пор крайне мало. Языческая Русь никитинцев в большинстве случаев — яркие палехские табакерки, разрисованные волхвами, витязями и драконами.
В фэнтези, построенной на романтической литературе, антураж будет “бумажным”, то есть заимствованным из той же литературы и соответствующих фильмов. Чаще всего в таких случаях декорации строятся на материале благословенного западноевропейского Средневековья, Нового времени или — реже — самурайского периода японской истории (Элеонора Раткевич).
Средневековье-2 не имеет никакого отношения к действительной истории. Оно выросло из бескорыстной любви наших интеллектуалов к романам Александра Дюма, Вальтера Скотта, Проспера Мериме, Стефана Цвейга, Артуро Переса-Реверте, “Черной стреле” Роберта Луиса Стивенсона и “Белому отряду” Артура Конан Дойла. Иными словами, к плащам и шпагам, плюмажам и рыцарским доспехам, бургундскому вину, брабантским кружевам, миланским нагрудникам, французским замкам. И его чаще всего размещают в каком-то условном, “параллельном” мире.
Время от времени на этой почве появляются оригинальные фэнтезийные произведения. Красивая литературная сказка о взрослении и о любви вышла из-под пера Натальи Ипатовой (дилогия “Король-Беда и Красная Ведьма” — “Король забавляется”). Несколько динамичных текстов, объединенных хорошо выраженной “филологичностью”, то есть играми с языком и формой, опубликовала Наталья Резанова. Из них по литературному качеству выделяются “Золотая голова” и “Я стану Алиеной”. Ну а первым в этом списке, наверное, стоило поставить Евгения Богата, написавшего повесть “Четвертый
Над подобным заповедником ядовито посмеялась Полина Копылова в неопубликованной повести “Прозрачные врата”. И она же впоследствии опубликовала повесть “Пленница тамплиера”, где новая, облагороженная версия заповедника оказывается вполне приемлемой для главной героини. Единственный роман той же Копыловой — “Летописи святых земель” — построен на столкновении двух разных версий Средневековья-2: южной — страстной, жестокой, несколько ярмарочной, замешенной на горячей крови и холодной стали, и северной — морозной, мечтательной, слегка эльфизированной, опирающейся на силу дружин высоких светловолосых меченосцев. Фрейд повсюду кажет рожки. Не роман, а набор дверей в трюмы массового подсознания, и романтическая стилизация служит поводом к тому, чтобы двери эти распахнуть… То же самое можно сказать и о копыловской повести “Virago”.
Средневековье — вроде запретного плода. Причем запрет установлен достаточно гибкий, лукавый, вроде наручников с кнопкой, размыкающей стальное объятие: хочешь, побудь пленником, а нет, так можешь освободиться в любой момент. Дело ведь не только в недостатке высокой эстетики в наши дни, не только в гнетущей мегаполисной смеси из пластика, неоновой рекламы и тонированных стекол. Дело в том, что наш век оскудел благородством. И умы наиболее образованных людей обращаются к самым красивым временам, отыскивая там и благородство, и высоту духа, и силу веры, и настоящее подвижничество. Современный умник вроде бы знает: откуда бы взяться подобным ценностям во времена грубости, грязи, вшей, отсутствия горячей воды и эффективной медицины, ужасающей жестокости нравов… А с другой стороны, глубоко внутри у многих миллионов людей сидит убеждение в том, что у Нового времени, в котором мы все и живем, труба пониже да дым пожиже по сравнению с каким-нибудь дученто. Даже при отсутствии горячей воды… Мало кто задумывается о том, что образ грязного и грубого феодализма — такой же дидактический миф, как и образ поэтического рыцарско-трубадурского века.
В наш прекрасный век все так деловиты, Счеты и кредиты заворожили всех. Черни и толпе дьявол душу застит…Еще одним излюбленным “заповедником” наших авторов является переходная эпоха, конец XVI–XVIII века. Эпоха мушкетеров, шпаг, пудреных париков, маскарадных масок и крылатых плащей. Воссоздание реальности Новое время-2 идет по двум направлениям. Первое основывается на традиционном католическом мире, воспетом Дюма-отцом, второе опирается на Северное Возрождение и протестантскую Европу. Лучшим образцом первого, по нашему мнению, стоит признать цикл Марины и Сергея Дяченко “Скитальцы”, а в нем романы “Шрам” и “Преемник”. “Шрам” — типичный роман шпаги и плаща, с легко узнаваемым антуражем, идущим не только от Александра Дюма, но и (в большей мере) от “Сирано де Бержерака” Ростана. Второе направление представлено в трилогии Юрия Бурносова “Числа и знаки”. Перед нами словно оживают полотна Рубенса и Рембрандта. Черные камзолы со священническими стоечками, брабантские кружева воротников и манжет, короткие шпаги, “гере” и “грейфсрате”.
Романтизм первой половины девятнадцатого века и все его дальнейшие модификации последующих эпох представляли собой форму протеста против магистрального пути, по которому прошла европейская цивилизация. Шиллеровские страсти, энтузиазм Людвига Баварского, появление прерафаэлитов и “Мира искусства”, поэзия Н.С.Гумилева и эта романтическая ветвь отечественной фэнтези — явления одного ряда, хотя и разного масштаба. Собственно, протестный заряд, вне зависимости от того, до какой степени автор сознательно отталкивается от свинцовых мерзостей либеральной цивилизации, — наиболее ценное в данном направлении фэнтезийной литературы. Отсюда вывод; названная отрасль будет у нас бурно развиваться. Питательная среда для нее становится год от года все гуще и гуще.