"Фантастика 2023-119". Компиляция. Книги 1-23
Шрифт:
— Момент, — попросил Игорь. — Я только часы поставлю по вашим. Они же правильно идут? И время московское?
— Гринвич плюс три, — с неожиданным энтузиазмом объявил Смолёв. — И точные! Точнее почти некуда! Плюс-минус двадцать четыре секунды в год!
— Прекрасно, — сказал Анциферов. — Готовы? Пойдемте. Покофейничаем, да и потолкуем.
И здесь «потолкуем», непроизвольно содрогнулся Игорь. Мало мне Федюни… Впрочем, что это я? Здесь у этого слова наверняка совершенно другой смысл.
***
Кофе был хорош. Игорь микроглотками цедил эспрессо, которого не пил, казалось, вечность. Да ладно, вечность… позавчера утром
Кофейную компанию ему составил один лишь Петя Вялкин, с детским наслаждением причмокивавший капучино. Смолёв отказался от чего бы то ни было — он сосредоточенно сворачивал самокрутку и делался при этом все мрачнее. Остальные прихлебывали чай из разномастных кружек.
Полный фьюжн, усмехнулся Игорь. Под стать помещению. Кухонный уголок со всем, что требуется, включая кофе-машину; здесь же столик с ноутбуком и проектором; рядом с ним почему-то машина стиральная; на противоположной стене, ровно напротив проектора, экран, а по обеим его сторонам туго набитые книжные полки; посреди «переговорной» длинный стол а-ля «для совещаний»; стулья с высокими спинками, пепельницы, чашки, карандаши, ручки, шахматная доска с едва начатой партией, разбросанные листы бумаги, исчерканные и чистые… Под потолком — галогенки, на полу — ковер, на этот раз с длинным ворсом. Для кухни-столовой не очень, зато — вспомнилась классика — можно при случае уронить непогашенную сигару. Как Рэдрик Шухарт. Ну, конечно, здесь нам не там, в позитивном смысле. Здесь таких случаев — независимость демонстрировать и презрение выказывать — представиться не должно.
А кофе — да, хорош, хотя и не бодрит, ибо после стимулятора бодрить уже некуда.
— Игорь Юрьевич, — заговорил Анциферов, но Игорь перебил его:
— Иван Максимович, извините, могу я попросить вас? Пожалуйста, называйте меня просто Игорем, а? Оно и короче, и не так официально.
— Не вопрос, — кивнул Анциферов. — Ну и я тогда просто Иван. Товарищи, а вы как? Согласны?
Не возражал никто. Даже Смолёв буркнул: «Окей». Саша не преминул похвастаться, что он-то с Игорем на «ты», причем давно, уже больше часа как брудершафтнули по грамульке крепкого.
— Сандро! — возмутился Иван. — Тебе же не показано! И вообще, спозаранку…
— За дружбу же! — азартно парировал На-Всё-Про-Всё.
Иван покачал головой, а Игорь признался:
— Моя вина. И крепкое было мое. И еще имеется. Хотите?
— Нет-нет, — Анциферов опять покачал головой. — Все еще утро, это раз, угощать теперь наша очередь, только позже, это два, у нас в наличии всякое, а в-третьих — нам обсуждение предстоит серьезное. Хотелось бы полной ясности в мозгах. Что ж, приступим? У нас к вам, Игорь, естественно, бесконечный ряд вопросов. Безусловно, и у вас к нам. Давайте прежде всего договоримся о регламенте.
Стало тоскливо. И почувствовался озноб, только не реальный, а внутренний — в душе.
— Я смотрю, у вас тут курить можно, — глухо проговорил Игорь.
Он медленно вытащил из кармана пачку Akhtamar и зажигалку, медленно, словно придирчиво выбирая, извлек сигарету, медленно зажег ее; справился с собой, собрался с мыслями, заговорил.
***
Он говорил, а они слушали.
Он говорил, казалось ему, обдуманно и логично, и как по писаному, и лишь иногда — сбивчиво, потому что запинался, подыскивая самое точное слово, и эти сбои, наверное, укрепляли доверие слушателей к нему, потому что сбивается значит волнуется, а волнуется значит не врет.
Он говорил, что понимает: у них к нему бесчисленное
Он говорил, что понимает: надежда на освобождение сопряжена с опасениями, со страхом даже, потому что двадцать лет взаперти не шутка, живы ли там родные и любимые, да и вообще вписаться заново в ушедший далеко вперед мир, в мир, который, может быть, стал совсем чужим, в котором их, может быть, похоронили и стали забывать, а то и вовсе забыли, по датам только вспоминают, поминают и забывают до следующей даты…
Он говорил, что понимает: раз они, пятеро, нашли в себе силы продолжать жить здесь, то, значит, надежда для них все-таки главнее страхов, и, наверное, надежда эта не только для себя, но даже и для тех, наверху, кто перестает или уже перестал быть людьми, иначе разве клали бы они, оставшиеся людьми, столько себя для выживания тех…
Он говорил, что должны и они понять: да, он проник сюда оттуда, прорвался в это неизвестно как назвать, у вас это град Марьград со слободками и окрестностями, у нас это Завод, а в официальной, максимально секретной документации это объект 31, да и плевать на секретность, но хотелось понимания, что у него тоже бесчисленные вопросы, и тоже не из одного лишь любопытства, но пробыв здесь, сколько, о, меньше трех суток, а кажется, полжизни, пробыв здесь, он кое-что все-таки уразумел, и этого почти достаточно для выполнения главной его задачи.
Он говорил, что эта его задача зеркальна их задачам, потому что у них остались любимые и родные там, а у него осталась единственная любимая здесь, да, двадцать лет назад ее накрыло вместе с вами, и вместе с нерожденным еще ребенком, и главная задача, ради которой он, единственный во всем мире, прорвался, в том, чтобы найти их и, может быть, вернуть в большой мир, и при этом у него те же страхи, он ведь не знает, жива ли любимая, не знает, осталась ли она человеком, не знает, родилось ли дитя.
Он говорил, что не просит у них ответа на эти вопросы, даже если такие ответы и есть, но он не хочет знать их заранее, он хочет прийти ко всему сам, и пока ему нужна только помощь для того, чтобы прийти, но не к ответам, а просто прийти в то место, которое здесь называют Отшибом, потому что просто так его туда тупо не пустят, спасибо доброму человеку Саше, объяснил.
Он говорил, что только милосердие, единственно милосердие отличает человека от нелюди, даже если эта нелюдь в человеческом обличье и даже если этот человек в обличье нелюди, и он не может объяснить, зачем говорит это, но верит, что они здесь думают так же.
Он говорил, что обещает, нет, клянется: вернусь к вам, обязательно вернусь, один или не один, и сделаю все что смогу, и уж точно отвечу на все ваши вопросы, сколько бы их ни было, если сумею ответить, конечно, и, наверное, сам задам столько вопросов, что…
Догоревшая сигарета обожгла его пальцы. Посмотрел на длинный столбик пепла, стряхнул в пепельницу. Сказал:
— Отпустите меня.
Вспомнил, как теми же словами взмолился Федюня, усмехнулся. Люди, нелюди… где грань, поди пойми… милосердие, да… тоже поди пойми — оно это, не оно ли…