"Фантастика 2023-125". Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
Командовать особо было не кем. Песчаная коса напоминала муравейник, где каждый муравей чётко знал, что ему делать. Девки сами как-то разделились по котлам, да вертелам. Никому не надо было объяснять, рассказывать, подсказывать. Они готовке пищи учились с малолетства, аж чуть ли не с посикух, поэтому всё знали и умели не хуже её самой. Она, конечно, прохаживаясь туда-сюда по импровизированной кухне с гордым и надменным видом, исключительно для значимости себя любимой и собственной важности, делала ничего не значащие замечания, на которые остальные плевать хотели, но помалкивали. Так же хаживала и по пацанским работам. В отличие от неё, их атаман Девятка, как и все трудился в поте лица, а может быть и больше. Пацаны тоже знали, кому что делать, и ходить над ними никакого резона не было. Атаман, с ближним кругом, занимался обустройством банного шалаша, самой сложной, трудоёмкой и ответственной работой. Ватажное «Мясо» таскали из леса берёзовый, поваленный сушняк, хотя сушняком его назвать было трудно, так как после затяжных осенних дождей этот сушняк было хоть выжимай. Один из ближников атамана по кличке Моська, был поставлен на колку этого сушняка-мокряка. Дубиной или топором, выделенным
Как только Зорька оказывалась возле Девятки, как тот бросал работу и принимал важную, напыщенную позу, которая соответствовала, как он считал, его положению атамана. И каждый раз между ними происходил примерно один и тот же диалог:
— Ну, как? — спрашивала она.
— Всё ладно, — отвечал он, — скоро управимся. А у вас?
— То ж ничё. Проголодались чё ль?
— А то.
— Потерпите.
И с этими словами не торопясь уходила на свой следующий круг обхода. Девятка, проводив её слабой ухмылкой, вновь брался за работу. Наконец, последняя шкура закрепилась на своё место, входной полог погрузил внутренности шалаша во мрак и внутри как-то сразу потеплело. Малышня пацанская, достаточно натаскав валежника, от безделья и голода начала хулиганить, пытаясь украдкой, что-нибудь стырить из съестного на кухне. То там, то сям стали слышны девичьи грозные окрики, гонявшие нерадивых воришек подальше от костров. К самому большому котлу с мясной кашей пацаны не лезли. Что там стащишь? Не будешь же из варева голыми руками куски вылавливать. Вертела тоже стороной обходили. Не оторвёшь, не укусишь. А вот Милёхе, младшей сестре Зорьки, не повезло. Она пекла лепёхи на масле. Пеклись они на стенках смазанного котла. Пеклись быстро. Она складывала готовые в большую плетёную корзину и накрывала их волчьей шкурой, от дождя и выветривания. Вот это-то и было основным предметом воровства мальчишек. Девченюха, по кличке Берёзка, лет восьми от роду, поставленная Милёхе в помощницы, больше занималась охраной и отгоном мелкого ворья, примерно её же возраста, которые пытались, во что бы то ни стало, стащить лепёху из корзины. Они, как мухи вокруг навоза, вертелись по кругу, всячески стараясь отвлечь внимание строгой охраны. Кто-то, с видом типа просто так, прохаживал мимо, как можно ближе, пытался обойти со стороны, кому-то срочно потребовалось с Берёзкой поговорить о чём-то очень важном и срочном, кто-то пробовал даже заползти по-пластунски с тыла. Но отважная охранительница сокровенного, всегда была на чеку и неприступна для разводных разговоров, быстра и глазаста для крадущихся. Её визгливый голосок с разухабистостью бывалой бабы, то и дело слышался над общим гулом.
— А ну, кыш, я сказала, шалупонь голозадая, — голосила она, — а ну, ползи обратно, червяк ты жопный.
Но, похоже, это только подзадоривало пацанов, и они всё активнее напирали на Берёзку. Наконец, пацаны просто её схватили и оттащили от корзины, и пока трое держали, четвёртый схватил пару горячих лепёх сверху и пустился бежать в лес. Девченюха визжала, как порося недорезанная, и только после того, как начала их с остервенением кусать за что попало, пацанва тоже завизжав и заголосив, бросили «зверюгу бешену». Отбежали, покричали, обозвали, как сумели и со всех ног рванули в лес, где ждала их желанная добыча. Этот шум привлёк всеобщее внимание, и Зорька поспешила к его источнику. Милёха и две девки, жарившие кабанчика по соседству, катались со смеху, до истерики, а Берёзка сидела на песке и громко рыдала, как турица не до доенная.
— Чё случилось? — стала пытать Зорька Милёху, стараясь быть, как можно суровей, но у неё это не очень получалось, так как смех девок заражал, и она то же, не желая того постепенно расплывалась в улыбке.
Ничего не добившись от истерично заходящейся сестры и вповалку валяющихся и держащихся за животы соседок, Зорька подошла к ревущей Берёзке.
— Чё случилось с тобой, Берёзка? Чё ты ревёшь как белуга?
Девка, не прекращая рёв, сквозь слёзы проголосила:
— Они… лепёхи… стырилииииии.
— Она их покусала! — сквозь безудержный смех прорезалась Милёха.
— Она их грызла и чавкала! — прокричала сквозь смех одна из валяющихся на земле соседок.
Последняя фраза вновь их повергла в очередной припадок истерического хохота.
— Во, дуры, — фыркнула Зорька, тем не менее, то же ухмыльнувшись и уже обращаясь с сидевшей на песке Берёзке, грозно велела, — ну к, вставай. Не ча на холодном сидеть, ты ж девка, никак. Вона садися на корзину со своими лепёхами и жопе тепло и лепёхи твои из-под тебя не стырят.
После чего старшая тряхнула за плечи ревущую, подняла и развернув лицом к корзине, легонько подтолкнула. Инцидент, как-то сразу затих. Берёзка, забравшись на корзину, размазывая по зарёванному личику сопли и слёзы, злобно посверкивая глазёнками, реветь перестала. Девки тоже отошли от смеха, утерев слёзы и отмахавшись руками, принялись за свои дела. Всё пошло своим чередом.
Наконец, всё было готово. Как по заказу прекратил накрапывать нудный дождик, и даже кое-где пробивалось солнышко, мутно, блекло, но показывалось. Настроение и так приподнятое, повысилось ещё больше, почти до состояния эйфории. Все расселись на натасканные брёвна и девки начали кормить работников. Сами также расселись, по привычке отдельно, своей кучкой, но это было только начало. В общем-то, так бывало каждый раз, из года в год. После того, как атаман Девятка, как старший из пацанов, с ковшом медовухи в руках, поздравил девок с праздником и предложил выпить за каждую, назвав всех до одной, не простецкой кликухой [61] , а полным позывалом [62] , все дружно встали
61
Кликуха (разг.) — кличка
62
Позывало — кличка, так как звали.
63
Песня-восхволялка — незамысловатое, с очень простеньким, постоянно повторяющимся мотивом и по содержанию очень похожая на гимны аров, но значительно проще и приземлённей.
Зорька, она же по полной Утренняя Зоря, пила мало, ела тоже. Требовалось блюсти статус, следить за правильностью всего происходящего. Когда все поели и разогрев пошёл, она, даже не стараясь переорать, тот гомон со смехом, что творился вокруг, просто запела песенки, эдакие короткие, четырёх строчные шутейки-прибаутки [64] про злодейку Кумоху. Уже через несколько слов, все как один горланили эти незамысловатые, знакомые с детства каждому, рифмованные и не очень, ругательные и матерные четверостишья, про Кумоху — кривожопу, чтоб ей пёрнув улететь.
64
Аналог частушки, как правило четырёх строчные.
Наконец, Зорька встала и звонко выкрикнула:
— Айда Кумоху гонять!
Девки завизжали, пацаны заорали, засвистели и с этим оглушительным гомоном, все бегом, вприпрыжку, перескакивая через лежавшие под ногами брёвна, кинулись в шалаш.
Внутри уже было жарко. Девки устроились своей кучкой в дальний от входа стороне. Пацаны по краям у входа, прихватив с собой ёмкости с медовухой и закуской. Шкуры — куртки скинули сразу. Пацаны даже по пояс оголились, но штанов снимать не стали. Так уселись. Девки разделись до нижних рубах. Зорька высыпала на большой, раскалённый камень семена конопли. Те зашипели, запрыгали и от них заклубился ароматный пар, вперемешку с дымом. Веселушки запели по новой, но уже с танцами вокруг банного камня. Девки резвились все, в полном составе от мала до велика. Пацаны вокруг них прыгали только маленькие. Девятка, со своим близким кругом сидел, где сидел. Хоть и поглядывал нет-нет искоса на девок, но старательно делал вид, что его это не волнует, что его главная задача напиться с пацанами до поросячьего визга иль до собачьей скулёжки. Атаман, как опытный гуляка на таких праздниках, прекрасно знал, что сейчас начнётся и откровенно этого побаивался, поэтому спешил с опьянением, понимая, что это его шанс спасти свою честь.
И тут началось. С девок слетели последние рубахи, что значительно прибавило им весёлости и задора, как будто спали последние оковы с их наглой бесстыжести. Атаман с ближниками разом притихли, потупились, скучковались по ближе друг к другу. Налили, молча выпили не закусывая. Это было ещё то испытание. Ну, что казалось в этих воблах особенного. Ни жоп не откормили, ни сисек не вырастили, а ведь как дряни действуют на суровую пацанскую натуру. А они, четырнадцатилетние, без году как мужики, авторитеты их пацанского мира, могли сейчас опозориться и при том по полной и на всю жизнь. Мало кто перенёс этот позор. Нормальные пацаны после этого руки на себя накладывали, топились, да резались. Таковы были устои тысячелетий, закон речных людей: баня и до баб желание, вещи не совместимые. Возбудиться мужику в бане — позор и вечное осмеяние. А эти гадины щуплыми жопёнками перед ними виляют, щёлками своими, как ножом по глазам режут, а у старших то эти места и оволосились уж. Тфу ты, Вал их изнасилуй. Грудки острые, как прыщи опухшие, смотреть не на что, а от всего этого в штанах нет-нет, да позор зашевелится. Вот и пьют пацаны, заливают зенки, чтоб не видеть разврата этого, ведущего их молодых да сильных к погибели. И в штанах от того сидят, не снимают, да не скачут с голыми дурами. Борются пацаны с соблазном не на жизнь, а насмерть. И так в бане напарили, а от всего этого внутреннего жара, вообще жизнь нестерпимой становится. Вот атаман поднялся, всем видом показывая, типа упрел, запарился, накинул шкурку на плечи мощные, пошёл не спешно на воздух охладиться. Ближники, как один, гуськом за атаманом. Не успели они выйти, да отойти в сторонку, как полог распахнулся, и вся эта развратная шобла [65] , голышом в клубах пара, с визгом и улюлюканьем, вылетела из бани и рванула в ледяную реку. Беспрестанный визг, смех, ор, плескание, вода аж в мёрзлой реке закипела, куда уж там горячей пацанской крови охладиться. Тут вся эта орава рванула обратно, сверкая голыми жопами, только кутырки, что на выдане, все четыре гадины не побежали, а важно так, на показ, буквально прошествовали мимо пацанов, а Зорька, дрянь, проходя мимо, свои рыжие лохмы, так на плечико закинула и нежненьким, воркующим голоском давай провоцировать Девятку:
65
Шобла (разг.) — куча, толпа.
— Чё, атаман, запарился чё ли? Так нырни, охладися.
Ну, просто издевается над авторитетным пацаном, мразь. Ну нельзя же так по живому-то голым станом своим резать мозг пацанский. Но атаман мужик — камень, прыщами вместо сисек не расколешь, нашёл что ответить и ответить достойно, как положено:
— Ни чё. Успем.
Ответил он важно, многозначительно, естественно смотря не на вихлявую рыжуху, а куда-то вдаль, за реку. Она хмыкнула и прошла мимо, как бы нечаянно зацепив его голым бедром, скрылась за пологом.