"Фантастика 2023-127" Компиляция. Книги 1-18
Шрифт:
Развивая тему конфликта царя с боярами, на второй странице публиковались заметки, состоящие почти полностью из цифр, знакомя широкую общественность с результатами работы главы нынешнего Временного правительства за прошедшие десять лет. Впечатляющие воображение суммы казенных средств, сгинувших при строительстве Транссибирской магистрали, Либавы, порта Дальний и десятков других, менее крупных объектов, приведенные мелким убористым шрифтом, заканчивались пугающими цифрами с количеством нулей, крайне редко встречающихся при описании экономики. Всю эту скучную бухгалтерию иллюстрировала эффектная карикатура
Вышеописанные новости отодвинули на третью страницу договор между русским царем и немецким кайзером о восстановлении независимого польского государства. В соответствии с публикуемым меморандумом об этом событии высокие договаривающиеся стороны объединяли земли, находящиеся в юрисдикции России и Германии, а кайзер, как союзник Триединой империи, принимал на себя обязательства договориться об аналогичном шаге со стороны Австро-Венгрии и брал на себя всю техническую работу по формированию местных органов власти, армии и других атрибутов государственной власти воссоздаваемой Польши, для чего на исторических землях вводилась особая временная выборная администрация, организованная по типу ландтагов.
Кроме передачи власти в Привислинских губерниях временной администрации сама Россия делать больше ничего не была обязана. Зато обязательства имелись по отношению к ней. Для компенсации выпадающих бюджетных поступлений в казну России кайзер временно передавал царю порт Мемель, а также какие-то острова в Тихом океане, ценность которых не мог определить никто. На прописанные мелким шрифтом обязательства Германии по постройке предприятий и какой-то северной железной дороги, а также на способ покрытия накладных расходов самой Германией никто вообще не обратил никакого внимания.
Последний час перед рассветом – самое паршивое время в карауле. Не зря моряки называют вахту в это время суток «собачьей». Состояние, в котором пребывает в это время организм, назвать рабочим не получится даже у самого большого оптимиста. Такое впечатление, что голова отделяется от туловища и живет своей жизнью, отстраненно наблюдая, как все тело страстно ищет дополнительную точку опоры. Винтовка в это время – не оружие, а костыль. О него хочется опереться, чтобы не упасть. Глаза уже даже не слипаются – их режет, будто какая-то вражина сыпанула под веки песок. Зимой все эти «радости» усугубляются постоянным чувством зябкости независимо от того, как тепло ты одет. Кровь медленнее течет по сосудам, и разогнать ее может или сильный стресс, или физические упражнения. Но заниматься ими в это время суток хочется менее всего.
Усиленный пост на Дворцовом мосту Петербурга ощущал все прелести этого «собачьего» часа.
– Ваше благородие! – севшим от мороза и недосыпа голосом позвал офицера фельдфебель.
– Ну что тебе, Иваныч? – нехотя отлепляясь от сторожевой будки, плаксиво протянул молоденький прапорщик, для которого старый солдат был кем-то вроде няньки. – Замучил ты меня своими расспросами…
– Та не, – вытягивая шею, почти прошептал фельдфебель, – на льду кто-то вроде шевелится…
Оба насторожились, вглядываясь в морозную хмарь между Зимним дворцом и Петропавловской крепостью.
–
– Знаешь, Иваныч, – недовольно проворчал прапорщик, отворачиваясь от реки и кутаясь в башлык, – у меня перед глазами сейчас вся набережная шевелится. Ну сам посуди. Кто будет шастать по Неве в это время в такую погоду?
Иваныч еще раз скользнул взглядом по заснеженной реке… Вот тот сугроб как будто только что был чуть правее от опоры моста, а сейчас почти совсем за нее спрятался… Или почудилось? Не видно ж почти ничего – все небо затянуло тучами…
– Замолаживает, – прокряхтел старый солдат, глядя на небо, – это хорошо, потеплейше будет. Надоела уже эта зима хуже горькой редьки, а ведь еще только январь закончился. Ваше благородие, а я вот чего хотел спросить еще…
– Иваныч, я уже тебе все читанные мною книги и даже сны пересказал. Что ты еще хочешь? – настроение прапорщика, проигравшего в карты месячное жалованье и вынужденного влачить ночной караул вместо ушлого сослуживца-поручика, явно желало, чтобы его жалели, а не пытали, как нерадивого кадета на экзаменах, коим он был еще в прошлом году.
– Да легше, если поговорить, – не унимался фельдфебель, – а то так в сон клонит, ну просто мочи уже нет терпеть… А вы, помнится, про призраков говорили, что у Гоголя прямо в церкви живут, так это вы тоже читали или сами видели? Они какие?
– Ну какие… Такие, как и мы с тобой, только все в белом… Появляются ниоткуда и растворяются в воздухе бесследно, – последние слова прапорщик продекламировал свистящим шепотом, обратив внимание, как расширились от ужаса глаза солдата…
– Иваныч, да ты что? Не принимай близко к сердцу. Шуткую я, не видал я никаких призраков никогда, слышишь? Да что ты застыл, как соляной столб?
– А я… вот сейчас вижу… – сморгнул наконец фельдфебель и одними глазами показал прапорщику за его спину, где на льду реки один за другим оживали сугробы, бойко перебираясь через ограждения набережной, и сигали на мостовую.
– Ваше высокоблагородие! Все в порядке, мосты наши! – обратился к полковнику Ельцу поручик Августус, поправляя капюшон белоснежного маскхалата, норовящего налезть на глаза.
– Полноте вам, Евгений Федорович, титуловаться. Не на приеме, чай, – поморщился полковник. – Всем оправиться, проверить оружие и ждать сигнала из крепости.
– Евгений Лукианович, а с этими что делать? – указал поручик на распластавшихся на утоптанном снегу караульных, не ожидавших преображения мирных сугробов в стремительно атакующих «призраков».
– А этих поднять на ноги, чтобы не застудились, отряхнуть и отвести в какое-нибудь теплое место. Для них служба закончилась. Вот, кстати, и сигнал – молодец Алексей Николаевич, справился без шума.
Отчаянные смельчаки-охотники прапорщика Алексея Николаевича Диатроптова, пользуясь неразберихой, традиционно сопутствующей любым мятежам, проникли в крепость под видом роты специального усиления и в это время плотно баррикадировали выходы из караульных помещений и казарм. Сам командир, поднявшись на Трубецкой бастион с керосиновой лампой, передавал условный сигнал о переходе ключевой точки обороны столицы под контроль войск, верных императору.