"Фантастика 2023-138". Компиляция. Книги 1-26
Шрифт:
Крестовский раздраженно смял в руках лист бумаги.
С Митькой произошла ужасная история. Они знали, что иногда с чародеями случаются подобные казусы. Митька сошел с ума. В одночасье. Его магия, сильная, полноводная, чистая, отравила его изнутри. Он стал чудовищем. Митька убивал просто ради удовольствия, он мог выдернуть с улицы случайного прохожего и раздавить его магическими тисками, как спелый плод. Они побороли сумасшедшего Уварова втроем, ни у одного из них самостоятельно это бы не получилось. Теперь Митька сидел под арестом в скорбном доме, в забранной плотной решеткой комнатенке, и ждал смерти.
Петухов моментально направил в имперскую канцелярию жалобу со стенаниями о том, что держать чардеев в городе опасно для жителей. Жалоба осталась без ответа. Там было кому вступиться за чародейский приказ. Но Семен знал, что Петухов не унялся и что рано или поздно его кляузы достигнут цели.
Если это действительно произошло, если теперь в магический перехлест попал Эльдар…
Крестовский прекрасно помнил покойную Анну Штольц, чей изуродованный труп видел давеча на кровати меблированных комнат. Они с Эльдаром были прекрасной парой — затейники, хохотуны, жизнелюбы. Может, там что-то и сладилось бы, да Анечка хотела всего внимания, а Эльдар не мог его ей предоставить. И расстались они не очень ладно, со взаимными обвинениями, и госпожа Штольц хотела стреляться, и Крестовский услал Эльдара с каким-то поручением в провинцию, покуда все утихло. Анечка горевала, оставила свою службу в столичном театре и пропала из виду, для того чтоб через полтора года появиться уже столь кошмарным образом.
Как только Петухову станет известно о связи ее с Эльдаром…
Крестовский вздохнул и опустил лицо в сложенные на столе руки.
Надобно изолировать Мамаева, свезти его в имение родовое да и оставить там на пару недель, и искать, искать паука-убийцу. С Ванькой своими подозрениями поделиться срочно. И лишний раз предупредить, чтоб с новой ставленницей Петухова, барышней Попович, не откровенничал. Суфражисточка! Уже везде свой носик сунуть успела — и в подвалах осмотреться, и других чиновников обаять. Эльдар с Ванькой только что с рук у нее не едят. Юное дарование…
Семен фыркнул, вспомнив, как она пыталась его в арестантской обыскать. Сама непосредственность! Ах, я фонарь ищу! И обниматься сунулась. А ведь Семен ее чуть было не поцеловал… Ну а что, он мужчина, как ни пытается в себе мужские стремления загасить, время от времени они прорываются. А тут… Такой шанс, рыженький, мягонький, фиалками пахнущий, да еще и с веснушками на носу. Эти веснушки почему-то более всего к мужскому началу взывали.
Вот и ладно, что он ее услал лавочников опрашивать. Не будет тут мельтешить. Мокошь-град — город большой, пока все лавки обойдешь — неделя пройдет, не меньше. А он тем временем…
В дверь кабинета постучали. Крестовский взглянул на часы — без четверти девять. Ольга Петровна приходит к десяти, значит, в приемной никого нет. Не дожидаясь ответа, ранний визитер толкнул дверную створку. На пороге появился гнумский юноша, до крайности грустный и, кажется, слегка поколоченный, поскольку под глазом гнума сизым цветом наливался синячина, и девочка-гимназистка, юная блондинка в коричневом форменном платье и шляпке-канотье. В одной руке незнакомка чуть на отлете держала слегка потекший леденцовый петушок на палочке, а в другой… цепочку полицейских фиксационных наручников, в которые был закован ее спутник:
— Шеф! — закричала гимназистка, дергая за цепочку. — Шеф! Это Марк Гирштейн, организатор забавы «Сети любви» и производитель тех самых зеркал!
Крестовский подумал… А впрочем, приличных мыслей у него не было.
Проснулась я на рассвете, как и загадывала. Разжилась на кухне раскаленным утюгом, тщательным образом прошлась им по маскарадному костюму и еще — пока не остыли угли — отгладила чиновничий мундир. Форменную одежду оставила на спинке стула (перед службой домой наведаюсь, переоденусь), надела на себя коричневое платье с плоеной юбкой, зашнуровала ботиночки, после осторожно, дабы не перестараться, запудрила перед зеркалом свои веснушки и, стянув волосы в очень плотный пучок, нацепила на голову белокурый парик. Косички сплелись две — задорные и недлинные, чуть ниже плеч. Мой образ гимназистки завершила шляпка-канотье. Я поводила головой из стороны в сторону. Закрепилось перфектно, на ходу не слетит. Очки свои я спрятала в футлярчик и положила в карман. Как-то мне с ними спокойнее.
В коридоре мне ни души не встретилось, посему и вида своего странного объяснять не пришлось. Дежурящий у входа половой меня не признал, но после вопроса, заданного строгим тоном, сообщил, что Гришка обыкновенно ночует при кухне, но сейчас его там уже нет, поскольку с утра его в булочную за свежей выпечкой отправили.
Я вышла на двор и еще минут десять топала плоскими каблучками ботиночек по нему, из стороны в сторону, десять шагов вперед, десять шагов назад, повторить, пока дождалась посыльного Гришку.
Гришка меня тоже поначалу не признал, потом долго хохотал, сложившись вдвое и похлопывая себя ладонями по коленям, а потом подсказал мне адрес ближайшей лавки, где можно было разжиться паучьим зеркальцем, и как зовут приказчика.
В первую лавку я вошла в половине восьмого. И всего их обошла четыре. В первой я поинтересовалась, точно ли встречу суженого при помощи этого устройства, потребовала письменных гарантий и адреса другой лавки, чтоб прицениться в двух местах, а уж там выбрать. Лавочник мне адрес сообщил с превеликим удовольствием, сбагрить противного клиента конкурентам ему было приятно. Перед второй лавкой я купила у уличного разносчика петушок на палочке, и так с ним во рту внутрь и вошла. От липкой сладости я слегка прикартавливала и поведала приказчику страшную историю про то, что встретила при помощи зеркальца милого корнета, и теперь спать ночами не могу, о том кавалере мечтая. Через три минуты у меня был адрес следующих конкурентов и общие данные обо всех милейших корнетах, обитающих в квартале Мясоедской. В третьей лавке торговала женщина. Я с порога разревелась. Моя история стала совсем уж грустной. Соблазнили, бросили… Чего уж ждать от мужчин… Поэтому в четвертую лавку я уже вошла беременной. Ну, то есть выпятив живот и время от времени прихватывая себя за поясницу свободной от липкого петушка рукой.
В четверть девятого я уже стояла перед гнумской мастерской «Гирштейн и сыновья» и искала глазами, куда бы выбросить уже осточертевшего мне петушка. Подходящего места не находилось, и, пообещав себе непременно при оказии написать в городской совет жалобу на отсутствие повсеместно мусорных уличных ваз, я толкнула дверь мастерской. Там было душно, горел огонь под наковаленкой, суетились гнумы-кузнецы в кожаных передниках. У дальней стены, украшенной, видно, предметами, сей мастерской производимыми, среди которых я заметила даже наручники, за письменным столом расположился юноша, который при моем приближении выразил лицом удивление, затем восхищение и, только когда я почесала свободной рукой под париком, неприкрытый ужас.
— Марк Иренович Гирштейн? — У гнумов отчеств не бывает, у них второе имя по матери. — Чародейский приказ, коллежский асессор Попович. У меня к вам пара вопросов имеется.
Кабы гнум не попытался бежать, могло статься, встреча наша с ним и не произошла бы столь судьбоносно. Но он попытался, а после еще и в драку полез, и кузнецов своих на подмогу кликнул.
Кузнецы приблизились, глядя с осторожностью и никак мне не препятствуя, так что, наскоро отвесив ретивому юнцу пару оплеух, я заковала его в наручники, снятые тут же со стены, и потащила в присутствие. Пусть теперь с ним Крестовский разбирается.