"Фантастика 2023-138". Компиляция. Книги 1-26
Шрифт:
— Куда нам, — хихикнула Дуняша. — Степан Фомич по другим девкам выступал.
Она оглянулась на запертую дверь хозяйской спальни, Захария Митрофановна, как я уже знала, почивала обыкновенно до обеда, и добавила шепотом:
— По продажным, в веселый дом хаживал.
— Неужели? А постоянная дама сердца у него была?
— Почем я знаю, — шмыгнула Дуняша носом. — Только ходок он был знатный, многие барышни не прочь были бы с ним закрутить, особливо после газеты.
— Какой еще газеты?
Вчера я попыталась расспросить о Блохине хозяйку, но та лишь отнекивалась, знакомства с покойным приставом не водила, услугами ее он не пользовался. Я ей не поверила, но решила пока не давить. Успеется.
— С портретом! И прямо под портретом написали: его благородие Блохин С. В.
Ни названия газеты, ни точного времени публикации Дуняша припомнить не смогла, год назад или раньше. Это было досадно, мне хотелось представить внешность объекта.
— В храме посмотрите, — сказала девушка. — Эту карточку господин Ливончик у себя выставил.
— Где? — растерялась я. — В храме?
— У торговых рядов вот такенными буквами вывеска: «Фотографический храм искусств Ливончика».
Дуняшу я поблагодарила, отметила про себя, что девушка неглупа и будет полезна. А еще заметила, что обувь Захарии Митрофановны, стоящая в сенях, принадлежит вовсе не домоседке, которой хозяйка накануне мне представилась. Каблуки стоптаны от постоянной ходьбы.
Крыжовень при свете дня оказался городком богатым и своим богатством кичащимся. Собор блестел золочеными куполами, лавки хвастались вычурными вывесками, добротные фонарные столбы украшало кружево ковки, а немногочисленные прохожие одеты были нарядно, с преувеличенным провинциальным шиком. В валенках была лишь я да деревенские тетки, торговавшие с дощатых лотков продуктами личного хозяйства. Я прохромала по периметру главной площади часа за полтора. Из распахнутых настежь дверей биржи вырывались клубы пара и возбужденные голоса, я туда заглянула, с десяток мужчин махали друг на друга бумажками. Вот ведь бывает такая служба суматошная.
Вывеска «Фотографический храм искусств Ливончика» написана была «вот такенными буквами», но в пять строчек. Салон располагался в столь узком домишке, стиснутом с двух сторон другими зданиями, что даже слово «фотографический» пришлось разбить переносом. В витрине было выставлено с десяток портретных карточек, морозные узоры на стекле осмотру мешали, я чуть не носом в него уткнулась. Не то. Все не то. Какие-то декольтированные дамы, детишки с дорисованным румянцем, котята в лукошке, бравый гусар, нашивки ни о чем мне не говорили, и я решила, что костюм маскарадный.
— Могу чем-нибудь помочь прелестной барышне? — Колокольчик на двери звякнул, и худощавый, средних лет гнум в сером сюртуке повел пригласительно рукой.
— Господин Ливончик? — улыбнулась я. — Примите восхищение вашим талантом.
— Желаете портрет?
Я прикинула наличность, к приказному казначею перед отъездом забежать не успела, так что рассчитывать могу только на свои сбережения. Гнум небольшую заминку воспринял однозначно.
— Я вас умоляю, барышня! Оставьте мысли о презренном металле, хорошеньким женщинам они не к лицу. Ливончик даст вам скидку, ваша карточка станет украшением гостиной для многих поколений ваших отпрысков, молодой человек, которому вы вздумаете ее подарить, немедленно падет на колени и предложит все богатства мира!
— Скидку? — переспросила я, ухватив главное.
— Ну вот опять! — Он всплеснул короткими ручками. — Не думайте о деньгах.
Торговались мы вдохновенно, сперва на улице, пока фотограф окончательно не замерз, после переместились в салон, темную комнатушку с аппаратом на треноге и драпированной глухой стеной. Слегка отогревшись, гнум огласил прейскурант, я изобразила обморок.
— Я вас умоляю! — хмыкнул Ливончик, дамскими обмороками его было не пронять. — Вы, барышня, через фотографию обретете бессмертие.
— И голодную смерть.
— Да сколько вы там едите…
Сошлись на полцены от прейскуранта.
— Довольны, барышня? — Гнум вытер платком вспотевший лоб.
— Маэстро Ливончик, — улыбнулась я ангельски, — теперь, когда сумма обозначена, самое время обсудить обещанную скидку.
Фотограф спросил, не желаю ли я, чтоб мне еще и приплатили, сказал, что я режу его без ножа, обозвал плохим словом, которое я не должна была понять, однако же поняла, поэтому покраснела. Мне поведали о бедственном положении, в котором по моей вине окажется семейство Ливончиков, местная гнумья община, город, а вскорости и вся Берендийская империя. Я слушала со вниманием, но молча. Торговаться со своими соплеменниками меня учила матушка, в девичестве носившая фамилию Вундермахер, и сейчас я явно побеждала. Фотограф спускал пар, мешать ему не стоило. Ах, матушка, как же я по тебе тоскую!
Ливончик выдохся, и мы ударили по рукам. Я присела на табурет у драпированной стены.
— А мужчин вы тоже запечатлеваете? Военных, к примеру, или полицейских чиновников?
— Что? — Гнум поднял голову от аппарата. — Разумеется, в самом парадном виде. Если пожелаете жениха или… Замрите! Вот именно так…
Он нырнул за треногу, укрылся черным мешком:
— Раз, два, три… Сейчас вылетит птичка!
Раздался щелчок, мгновенный ослепляющий свет нестерпимо полыхнул.
— Готово.
Я проморгалась, смахнула набежавшие слезы.
— Благодарю. Оплата сейчас или при получении заказа?
— Сейчас, — решил фотограф и опять произнес плохое слово, развязно мне подмигнув. — Це-це-це… Сызнова барышня покраснела? Экая неожиданность. Ну, раскрасавица, признавайтесь, кто вас гнумскому учил.
— Матушка, — протянула я деньги, — то есть мачеха.
Он заинтересовался, спросил, из какого родительница рода, да как ее угораздило за человека замуж пойти, да не представлю ли я ей его, такого замечательного холостого Ливончика.
Я отвечала, что она из оружейного клана Вундермахеров, что с батюшкой они сошлись по любви, и что представить не получится по причине постоянного проживания матушки в Вольской губернии, но я непременно в письмах расскажу родительнице о замечательном холостом Ливончике.
— Соломон Леевич, — представился будущий отчим, — можешь по-родственному дядя Ливончик звать, или Соломон.
— Евангелина Романовна, — пожала я протянутую руку, — Попович, зови Геля.
Матушкиного имени не произнесла, у гнумов заочных знакомств не принято. Это наше второе рукопожатие было не сделкой, а знаком дружбы, меня допускали в семью. Разумеется, серьезных матримониальных планов мой визави не строил, скорее выказывал в моем лице уважение Вундермахерам. Но я отныне могла быть уверена во всяческой его поддержке и в скромности, ибо что сказано в семье, в ней и остается.