"Фантастика 2023-138". Компиляция. Книги 1-26
Шрифт:
Мы побрели вдаль от торговых рядов, болтая как старинные приятели. Фамилия рыжего Мишки была Степанов, лет ему было двенадцать, и последние четыре года он провел, скитаясь по изнанке нарядного снаружи Крыжовеня. Дело обычное. Единственный ребенок в семье, батя мелкий лавочник, маманя на хозяйстве, вроде не до жиру, но все же есть кусок хлеба и на хлеб что-нибудь положить, сласти и конфеты по праздникам, начальная школа, книжки с картинками. А потом все кончилось. В одну страшную ночь ворвались в лавку лихие люди и забили батю палками до смерти. Мишка этого не видел, мамка в чулан его спрятала, за бочки с капустой. Мишка слышал звуки ударов, истошный крик матери, гогот разбойников. А наутро, когда удалось выбить дверь чулана и выйти к родителям, нашел их на полу. Отец был мертв, а мать прожила еще девять дней и ушла вслед за мужем. Дальняя родня быстро поделила оставшееся имущество, определив отрока Степанова в местный приют.
— Так ты приютский? — спросила я. — Отчего же на базаре промышляешь?
Мишка посмотрел на меня как на умалишенную.
— Начальница так определила. Думаешь, можно просто так в торговые ряды выйти да щипать в свое удовольствие?
— Сиротский начальник?
— Ты, Геля, будто на другом свете живешь! Барыня, директриса наша, каждое утро на промысел нас выпускает, а на закате выручку в амбарную книгу записывает.
Это было настолько чудовищно, что слов у меня не нашлось. Хотелось немедленно взять револьвер и вынести мозги приютскому начальству. К несчастью, оружие осталось на квартире Губешкиной. Может, сбегать? Мишка моего состояния не замечал.
— Степан Фомич собирался всех здесь на чистую воду вывести, только тоже помер.
Мы как раз проходили мимо большой ресторации, вывеска гласила: «Филе-миньон. Французский повар маэстро Шарль Монтегю».
— Зайдем? — предложила я и взяла за руку оробевшего мальца.
Швейцар посмотрел на Мишку, на мои валенки.
— Парле ву франсе? — хихикнула я. — Знаю, что не парле ни разу, поэтому двери нам, мил-человек, распахни.
Зал ресторации был пуст и вопиюще безвкусен. Я выбрала столик у окна, сбросила шубу на руки официанта.
— Доброго денечка, любезный, то есть бонжур. Кушать очень хочется. Примите картуз у молодого человека и записывайте. — Меню было в бархатной золоченой папке. — На первое мы желаем крем-суп не луковый, а, предположим, грибной, к нему сырных гренок, но отметьте, чтоб сыр был не пикантный, а сливочный. На второе… экий у вас скудный выбор… Рыба? Михаил, вы желаете судака по-провансальски?
— Что такое шукрут? — спросил мальчишка, перед которым тоже лежала раскрытая папка.
— Извольте, — наклонился официант, — шукрут по-эльзасски приготовляется…
— Это квашеная капуста, — перебила я, — и ее нам даже не предлагайте.
Халдей был повержен, но я решила сделать контрольный выстрел.
— Конфи из утятины тоже придется пренебречь, его полагается готовить более двух часов, выдерживая правильную температуру, посему, любезный, на второе у нас будет рыба, упаси боже, без провансальских присыпок, свежий салат и картофель ломтиками, обжарьте его в масле до хрустящей корочки. В меню этого не значится, но можете после дописать.
— Десерт? Клафути либо бланманже?
— С киселем, — фыркнула я. — Бросьте притворяться. Откуда у вас свежие ягоды для клафути? А пирога с вареньем мы и дома откушаем. Пусть будет бланманже, про кисель я пошутила, вычеркните. К нему кофе, а молодому человеку сварите какао.
— Какое вино предпочитает барышня?
— Что? — По улице энергично шагал господин в котелке и с тростью, я на него отвлеклась. — До первой звезды барышня предпочитает сельтерскую воду.
Господин поравнялся с витриной, это был не Волков, и я облегченно вздохнула.
— Геля, — прошептал Мишка, когда халдей удалился, — ты ограбила банк?
Интересный вопрос. Если я собираюсь и дальше сорить деньгами, наверное, придется. Ах, пустое… В крайнем случае одолжу у Ливончика под честь семьи Вундермахеров или телеграфирую в чародейский приказ, чтоб шеф подкинул на бедность.
— Будешь много знать… — протянула я зловеще и хихикнула. — Рог закрой, ворона залетит.
Нам принесли сельтерскую, официант с шиком разлил шипучку по винным бокалам. За супом мы почти не говорили. Информатор мой, изрядно оголодавший, мог только жевать. Я замечала, как он старается соблюдать приличия, каких усилий ему стоит мерно черпать ложкой и не заглатывать хрустящие гренки целиком, и сдерживала слезы. Проклятый Крыжовень, проклятая, жестокая жизнь.
— А тех разбойников, что на вашу лавку напали, — спросила я за рыбой, — их нашли?
— Не-а, — покачал Мишка головой. — Да и не искал, наверное, никто. Степан Фомич, царствие ему небесное, сказывал, больно ловко они все провернули.
— Это уже при нем произошло?
— Да что ты! Блохин ни в жизнь бы не позволил так безобразить.
— Строгий был?
— Но справедливый.
Первый голод был утолен, и Мишка принялся мне рассказывать историю своего знакомства со Степаном Фомичом. То есть он-то пристава с самого прибытия последнего знал, бригадные воришек-карманников специально малышню к приказу водили, чтоб новое начальство в лицо показать, чтоб те ему на глаза попадаться избегали. Мишка попался. Не очень давно, в том годе, в травене. И за работой попался, с рукою в чужом кармане и с бритвочкой в другой.
— Думал — все, отбегался. Нары, кандалы и пойду по этапу, как все пропащие. Но Степан Фомич дело замял, лично перед тем купчиной ощипанным извинился. А после… Он навроде тебя был, Блохин, тоже правду по кусочкам дергал и в купу собирал.
Так Мишка стал информатором пристава. Они не то чтоб дружили, но виделись регулярно, пацан передавал подслушанное среди фартовых, Блохин давал денежку, или продукты, или что-нибудь из своей старой одежды. Малый знал, что не один он такой у Степана Фомича, что многие приютские с ним беседы ведут.
Ниточка? Еще какая! Блохин копал под опекунский совет. Также он пытался разобраться в давнем убийстве лавочника Степанова и его супруги. Или не пытался, а врал пацану, чтоб расположить к себе? Зачем? Чтоб Мишка с крючка не соскочил?
Про проституток я тоже расспросила. Мишка не смущался и не хихикал, дело-то обычное, кто-то с протянутой рукой стоит, кто-то по карманам тырит либо к налетчикам прибивается, а девкам пропащим одна дорога — собою торговать. Пристав к девицам хаживал, а чего, молодой здоровый мужик, холостой к тому. Все про то знали, и никто не осуждал. Бордель назывался «Храм наслаждений». Еще один храм? И туда заглянем всенепременно.