"Фантастика 2023-138". Компиляция. Книги 1-26
Шрифт:
— Минуточку, — замерла я на полдороге к столику. — Чью голову?
— Купеческую, — перекрестился официант. — Ножиком чик-чик… Вам кашку с маслом, или, напротив, с молочком топленым?
Меня замутило. Только топленого молочка мне при безголовом трупе не хватает. Сглотнув, сказала строго:
— Постную, на воде, и чаю без сахара.
— А мне, пожалуй, кофе, — сообщил громко Крестовский. — И сдобы свежей, чего успели уже напечь, все несите.
Следующие три четверти часа я с отвращением наблюдала обильный завтрак здорового берендийского мужчины, аппетитом не обделенного, и выслушивала пространные комментарии по каждому из предложенных блюд. Семену Аристарховичу было вкусно, мне нет. Когда мучения мои уже подходили к концу, то есть господин Крестовский, убедившись, что кофейник опустел, передумал просить добавки, случилось ужасное. Официант, уже довольно долго беседующий с кем-то на улице, с нашего места видно не было, с кем именно, быстрым шагом подошел к столику и негромко осведомился:
— Евангелина Романовна, прошу прощения, господин Зябликов вам знаком?
— Ни в малейшей степени. Счет, будьте любезны.
— Он настаивает, — перебил халдей, — форменный скандал у заведения устроил. Зябликов Геродот Христофорович.
— Не знаю никаких Геродотов! — Поднявшись, я даже ногою топнула. — Извольте…
Официант рассыпался в извинениях:
— Скандал ведь! Кричит, страдаю, руки на себя наложу, пусть, кричит, ответственность на себя возьмет после всего, что меж нами приключилось.
— Какую еще ответственность?
— Овладетельную, — прошептал халдей, густо покраснев.
— Попович, — сказал Крестовский кисло, — посмотрите на этого страдальца, пока я заплачу. Вдруг овладели да запамятовали. С вашей насыщенной жизнью это неудивительно.
Сдернув с вешалки шубу, я вышла на крыльцо, вокруг которого столпилось с десяток зевак. Сбоку у перил стоял извозчик, а в коляске, распрямившись во весь рост, сидел покалеченный мною давеча корнет Герочка. Узнала я его не сразу, очень уж уродовал смазливого юнца распухший до безобразия нос.
— Явилась, — прокомментировал кто-то внизу, — сердцеедка столичная.
— Глазищами так и жжет. Может, она эта… Цирцея, колдунья, то есть?
— А может, — значительно повела я взглядом по смутно различимым лицам, — кто-нибудь за словесное оскорбление мундира в клетке посидеть желает?
— Не-э… — проговорили без испуга. — Цирцея блондинка была, а эта рыжая.
— И вовсе не блондинка, брунетка даже, баба-то была восточная, жарких кровей, ее просто в мраморе ваяли, а мрамор…
Герочка, спустившись с коляски, прохромал к крыльцу, рухнул на колени и ступень за ступенью пополз ко мне:
— Госпожа! Евангелина Романовна… Ева… Хозяйка…
Спор о мастях и скульптурах затих, публика внимала представлению.
— Геродот? — спросила, ощущая приближение обморока, когда страдалец, преодолев последнюю ступеньку, распластался и сделал попытку расцеловать носки моих ботильонов.
— Герочка, только ват Герочка, ваш раб, ваш холуй, госпожа моя… — Он приподнялся на локте, дернул себя за ворот, открывая шею, на ней я, будто сквозь туман, разглядела зеленоватую, толщиной с палец цепь, изображающую змею, кусающую себя за хвост.
— Пропал мужик, — решили в толпе, — ноги ей целует. Зря целуешь, Чижиков, у ей жених при чинах.
— И вовсе не Чижиков, Зябликов. Он же кричал: Зябликов, корнет в отставке.
— Вот сей момент ему столичная Цирцея еще одну отставку даст.
— Довольно. — Спокойный баритон Семена прозвучал небесным гласом. — Вы, юноша, ползите внутрь, в ресторацию. А вы, господа, расходитесь, представление на сегодня окончено.
Пошатнувшись, я почти упала на руки Крестовского, он меня удержал, повел в тепло и сухость.
— Воды! Нет, лучше коньяку барышне Попович принесите. Да что ж вы под ногами путаетесь, Геродот Христофорович? Встаньте. И губы оботрите. Евангелина Романовна вам эту пару обуви после подарит для беспрепятственных лобзаний. Помоет, может, перед этим. Пейте!
Горячий шарик оцарапал горло, я закашлялась, щедро оросив шелковый галстук Крестовского коньячными брызгами.
— Семен! Это не я! Это нелепо… немыслимо…
— Успокойтесь, Попович. — Семен выпрямился, оставив меня сидеть на стуле, занял соседний. — Оправдываться передо мною нужды нет. Как гласит народная берендийская мудрость, муж и жена — одна сатана. Ваш почти муж уже подобные манипуляции…
Моргая, будто со сна, я повела глазами. Мы находились в ресторанном алькове, отделенном от залы плотными атласными портьерами. Халдей придерживал их двумя руками, Герочка сидел подле его ног на полу. Семен придвинул через стол рюмку. Приняв ее, я громко выдохнула, зажмурилась от крепости и пожелала, чтоб все исчезло. Но, видимо, тому, кто нынче занимался исполнением желаний чиновных барышень, на меня разнарядки не поступило.
— Геродот, — вздохнула я, — зачем ты на себя навий артефакт напялил?
Вопрошаемый вместо ответа дернулся атаковать поцелуями мои ботильоны, но, к счастью, был удержан за шиворот бдительным официантом.
— Выскажу предположение, — Крестовский тоже выпил, графинчик и другая рюмка стояли между нами, закусил лимонной долькой, — что юный отставной корнет таким образом хочет защититься. От кого либо от чего, судить не берусь, но, видимо, опасность признана им настолько серьезной, что предпочтительнее рабом прекрасной чиновницы дни свои влачить. Это при условии, что он действительно сам…
Я обиженно запыхтела, но все-таки спросила:
— Снять артефакт сможете, ваше превосходительство?
— К прискорбию, нет. Природа его силе моей противоречит. То есть я мог бы попытаться, но результат может оказаться для Геродота Христофоровича смертельным.
Герочка всхлипнул и молитвенно сложил руки.
— А если дудку, вторую часть артефакта, кому-нибудь передать или вовсе, не знаю… поломать, выбросить, сжечь, утопить? — предложила я.
— Воспоследует немедленная смерть носителя. Извольте заметить, — шеф кивнул на Зябликова, — мы с вами, Евангелина Романовна, наблюдаем так называемый уроборос, змею, поедающую самое себя с хвоста, символ бесконечного… Впрочем, не важно. При любой вашей попытке избавиться от своей части артефакта, другая его часть продолжит поедание и удавит носителя.