"Фантастика 2023-147. Книги 1-28
Шрифт:
После полуночи взошла луна, стало полегче, хотя Тимофеев клял естественный спутник Земли за густые тени – постоянно путь ногой ощупываешь. То ли тень перед тобой, то ли яма.
Шли до самого рассвета, уже и погромыхивать стало вдали – это давала о себе знать линия фронта.
Когда взошло солнце, Жорож предложил найти хоть какое-то убежище, чтобы пересидеть день, а вечером продолжить путь.
После получасовых поисков счастье им улыбнулось – обнаружился покосившийся сарайчик, набитый пахучим сеном. Сарайчик стоял с краю большой поляны,
– Судя по всему, – рассудил Паленый, – это амбар. Но кто ж ставит амбар в лесу?
На резонное замечание ответили поисками. Долго лазать по кустам не пришлось – буквально в двух шагах за амбаром тянулась изгородь, за ним простиралось пастбище, а дальше начиналась деревня. Половина изб сгорела, одни печи торчали, поднимая трубы над собой. Уголья по периметру отмечали сожженные стены.
Другая половина домов была цела и с виду невредима, но зловещая тишина напрягала поневоле.
Деревенская жизнь неспособна быть тихой, хоть и далека она от постоянного шума в городах. Собаки лают, коровы мычат, петухи кукарекают, соседки переговариваются. Слышны долгие, заунывные песни или унылая ругань. Скрипят калитки и колодезные «журавли», звякают ведра, стучат топоры, разваливая чурки. А тут – ни звука.
– Что-то тут не так, – пробурчал Николаенков.
– Надо проверить, – решил Доржиев.
– Пошли, – сказал Виктор.
Зайдя в первый же двор, они увидели труп собаки, но смердело с другого места. Завернув за угол избы, Тимофеев шарахнулся от ужаса – прямо на бревенчатой стене была распята голая девочка лет тринадцати. Острые грудки едва выдавались, а раскинутые руки и ноги были грубо приколочены большими ржавыми гвоздями.
Жорож тоскливо заматерился.
Остап, заглянувший в избу, показался на крыльце.
– Там дед с бабкой, – доложил он, – дня два лежат.
Бродить по деревне мертвецов расхотелось, но надо было приискать хоть каких-то припасов, раз уж зашли.
В одном из подполов нашли немного картошки, набрали почти полное ведро – жестяное, мятое, найденное в пустом коровнике.
В другой избе обнаружили глечик с солеными грибочками.
А потом беглецы вышли к сельсовету, напротив которого стоял когда-то большой колхозный амбар. Он сгорел дотла, а среди углей и сажи были разбросаны обгорелые кости и черепа.
Все стояли, потрясенные.
– Их тут всех заперли, – пробормотал Виктор, – и сожгли. Как в Хатыни…
– Как где? – переспросил Николаенков.
– Хатынь – это деревня в Белоруссии. Была. Там немцы спалили всех подряд.
– Таких деревень… знаешь сколько? Десятки, если не сотни!
– Фашисты, – вздохнул Паленый.
– А давайте не будем задерживаться? – предложил Тимофеев.
– Пожалуй, – буркнул Жорож. – Отойдем подальше, картошечки наварим… Поедим хоть по-человечески.
Превозмогая себя, Виктор прошелся еще по нескольким избам. Мертвых там не было, зато среди убогого скарба удалось сыскать котелок и даже топор.
Покидали деревню мертвецов с тяжелым чувством, а у Тимофеева впервые родилось понимание того, почему Марлен остался, не пошел с ним в «светлое будущее».
Вряд ли Исаев знал больше о войне, о том, как здесь любили и ненавидели, терпели горе и мстили врагу. Бабушка рассказывала маленькому Вике, что его дед Коля пропал без вести. Этот факт удержался в памяти, но никаких особых чувств не вызывал.
А у Марлена вообще никто не погиб на войне, он знал это время лишь по книгам да по кино.
Просто, наверное, Исаев более чувствительный, что ли…
Тимофеев скривил губы. Чё ты выдумываешь, Вика?
Чего выкручиваешься, будто оправданий ищешь? Ну, просто признай, что дураком был с самого начала. Ты зачем сюда пошел? Интересно было? Приключений захотелось?
Ты просто не понимал сути, не разумел тутошнего реала.
Теперь-то тебе, друг ситный, многое открылось. Ты уже не спешишь обратно, потому как врос в здешнюю жизнь, погрузился в нее с головой.
Вот когда ему в последний раз припоминались ночные клубы, «Бентли» и прочие причиндалы «красивой жизни»? А он уже и не помнит!
Недаром его папан больше всяких омаров и фуа-гра ценил обычную картошку – вареную, с селедочкой, с лучком, с черным хлебцем. Или борщ, но не просто так, а майонезом забеленный, да с пампушками, и чтоб с чесночком!
Тимофеев сглотнул. Скоро угостишь свой организм простой и сытной едой – картошкой под грибочки.
Вернувшись к мыслям о Марлене, Виктор с неохотой признал правоту товарища. И дело тут вовсе не в эмоциях, а в том, что для Исаева понятие «долг» было куда значимее, чем для него.
В среде таких, как он, отпрысков богатеньких родителей, считалось хорошим тоном высмеивать все «совковое», включая День Победы. А какими смешными были эти ветераны-фронтовики! Суетливые, шамкают своими беззубыми ртами, трясутся так, что иконостасы медалей звякают…
Чтобы оборвать тот издевательский смех, надо было оказаться здесь, на фронте. Они все тут, будущие «участники ВОВ», еще молодые и здоровые, бьют врага, как могут, не шибко жалея себя. Не все из них распишутся на рейхстаге – неисчислимое количество веселых, бесшабашных парней сгинут, лягут в лесах и полях, чтобы потом их кости находили поисковики. И останутся от них одни лишь пожелтевшие фотографии, да и те будут висеть дома у таких же фронтовиков, кому удалось вернуться с кровавых полей.
Неожиданно Тимофеев вспомнил, какое у Марлена было лицо Девятого мая, когда по Тверской шагал «Бессмертный полк» – тысячи людей шли потоком, а фотографии погибших дедов качались над ними, пестря и пугая числом.
Исаев напрягся тогда. Губы у него сжались, глаза прищурились, и такое ожесточение проступило вдруг на лице…
Так что пусть не врет, будто лишь тут все решил! Он давно уже был готов бить фашистов, и вот – все у него сошлось, совместилось. И у Краюхина. Один он – третий лишний…