"Фантастика 2023-181". Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
Сглотнув горький ком, застрявший в горле, Дженнак раскрыл глаза, стиснул ладонями виски. Лицо Вианны с капелькой крови в уголке рта плавало перед ним как в тумане; оперенье пронзившей ее стрелы трепетало в потоках жаркого воздуха. Стрела была тасситской, непривычно короткой, оранжевой с белыми ромбами, раскрашенной охрой и мелом. Стрела хиртов!
При взгляде на нее горе Дженнака сменилось яростью. Он сжал кулак и скрипнул зубами; изведу, мелькнула мысль, под корень изведу проклятое племя! Не увидят они светлого ока Арсолана, секира Коатля и гнев Тайонела поразят их, Одисс лишит разума, Сеннам заведет в вечную тьму, а Мейтасса урежет дни их, как серп земледельца срезает стебли маиса! И поглотит хиртов Чак Мооль, и будет их имя забыто среди людей, и покроются пеплом их очаги, а след их зарастет ядовитым тоаче!
Он выпрямился, готовый кликнуть солдат, спуститься с ними на равнину, дать волю гневу… Но тут маленькая крепкая рука коснулась плеча Дженнака.
Он обернулся. Перед ним стоял Иллар, лазутчик.
— Прости, светлый господин, что тревожу тебя в горе. Но ты должен знать… должен знать…
— Что? — оборвал разведчика Дженнак, поразившись, как глухо и безжизненно звучит его голос. — Что я должен знать? Женщину мою убили, и это я вижу сам… и вижу стрелу хиртов. Да проклянут их все Шестеро богов и все демоны, сколько их ни водится в лесах, горах и степях!
— Это сделал не хирт, — Иллар покачал головой, посмотрел на застывшие в вечном сне лица степных воинов. — Здесь нет хиртов, мой наком, одни кодауты, и никто из них не стрелял в твою женщину. Они не отказались бы захватить ее, что правда, то правда, и любой их вождь счел бы за счастье расстелить для нее шелка любви… Но даже если бы она была некрасива, ни хирт, ни тоуни, ни отанч, ни кодаут не убил бы женщину. Вот кем пущена стрела!
Лазутчик вытянул руку, и Дженнак, невольно вздрогнув, уставился на мертвое тело, привалившееся к бревенчатой стене шагах в двадцати. Покойный полусидел-полулежал, бессильно разбросав руки; голова его, пробитая стрелой, свешивалась на грудь, за пояс был заткнут топор, а на коленях валялся небольшой, сильно изогнутый лук хиртов. Но сам убитый на хирта не походил — ни ростом, ни статью, ни одеянием.
— Орри! — прорычал Грхаб, направляясь к мертвецу. — Орри, кентиога! Я ведь предупреждал тебя! А ты не позволил свернуть ему шею!
Он ткнул мертвеца посохом, и тот плавно свалился набок. В глазах Дженнака потемнело; чтоб не упасть, он вцепился в крепкую руку Иллара-ро.
— Не хирт… — пробормотал он в ошеломлении, — не хирт, свой… Но почему? Почему, во имя Шестерых? Зачем?
Лазутчик с сочувствием глядел на него.
— Кто-то не любит тебя, мой повелитель, сильно не любит. Или, наоборот, любит так, что не стремится защитить от страданий и горя. Ибо сказано в Книге Повседневного: не изведавший несчастья не обретет и мудрости. Преодолевший же печали свои укрепится сердцем и будет отбрасывать длинную тень; разум его станет подобен свету, попавшему в прозрачный кристалл, — станет столь же сияющим и острым, пронизывающим тьму, рассеивающим сомнения. Но за все надо платить, мой господин, а особенно — за мудрость и твердость, что приходят с годами; и нет платы выше, чем гибель близких нам, тех, кого мы любили и кто предался нам всем сердцем. Не слишком ли большая это цена? — скажешь ты. И я отвечу: не знаю. Каждый решает сам для себя, посильна ли ему плата, не тяжела ли ноша и не сломит ли камень горя хребет его сетанны…
Он утешает меня, внезапно понял Дженнак; утешает речами, приличествующими не лазутчику, не охотнику из дикой прерии, но мудрому жрецу. И он прав: каждый решает для себя, посильна ли плата, не тяжела ли ноша и не сломается ли хребет под грузом несчастий. Слова, слышанные не раз от Унгир-Брена, аххаля; но только в этот миг Дженнаку стал ясен их смысл, их тайное значение и та истина, что заключалась в притче Чилам Баль: за мудрость зрелых лет платят страданиями в юности.
Подняв голову, он кивнул в сторону Орри, ничком простертого на земле, с торчавшей из затылка стрелой.
— Ты убил его, Иллар?
— Да. Но я… — лазутчик опустил взгляд, — я немного не успел. Прости меня, господин. Судьба!
— Судьба! — эхом повторил Дженнак, опускаясь на колени рядом с телом Вианны. Он махнул рукой, отсылая Иллара и Грхаба; сейчас ему хотелось остаться наедине со своим горем, измерить груз печалей и радостей, побед и поражений, спеть те песнопения, коими провожают ушедших в Чак Мооль. Быть может, Виа услышит их? Быть может, откликнется?
Он сказал, что волосы ее мягки, словно паутинный шелк этова, черны и блестящи, как крыло ворона; что шея ее стройнее пальмы, груди прекрасней чаш из розовых раковин, а глаза подобны темным агатам; что лицо ее — солнце, живот — луна, а лоно — любовь…
Но Виа, его чакчан, молчала.
ГЛАВА 5
Дженнаку вновь снились корабли.
Чем-то они напоминали те, другие, из первого видения, и в то же время отличались от них. Они были не столь высокобортными, корпуса их казались уже и длинней, надстройки на корме и носу — ниже; мачты несли меньше парусов, зато были украшены плетеными шнурами, бушприты вытягивались вперед бронзовыми клювами таранов, над палубами торчали длинные шеи метательных машин, верх бортов, выложенных перламутровой мозаикой, искрился и переливался в солнечных лучах. Почему-то он знал, был твердо уверен, что корабли плывут на восток, к неведомым землям Риканны; знание это представлялось Дженнаку столь ясным и неоспоримым, будто он являлся кормчим, Мастером Ветров и Течений, ведущим свой флот в безбрежных океанских просторах. Кораблей было пять: два больших и три — поменьше. Крупные вдвое превосходили размерами любое торговое судно и несли синие и голубые паруса цветов Сеннама-Странника; на одном из меньших судов паруса тоже отливали голубым, на другом были пурпурными, цвета Одисса, на третьем — золотистыми, цвета Арсолана.
И мнилось Дженнаку, что эта флотилия послушна его воле и что должен он сделать нелегкий выбор: то ли плыть дальше к Землям Восхода, то ли повернуть назад, вернуться в знакомые воды Ринкаса, к кейтабскому архипелагу, к Серанне и Юкате — или, быть может, к прибрежным городам, протянувшимся цепочкой от границ Одиссара до рубежей Тайонела. Выбор был поистине тяжелым, и Дженнак терзался страхом и неуверенностью; никто не собирался подсказывать ему, как должно поступить. Боги тоже молчали; Мейтасса, Провидец, лишь хмурил брови, а Хитроумный Ахау Одисс, напротив, усмехался, словно напоминая, что помогает он лишь тем, кто не ленится шевелить мозгами.
Не в силах принять решение, Дженнак застонал, заметался и вдруг почувствовал, как чьи-то руки осторожно коснулись его плеч; чей-то голос звал его, чьи-то словно пытались пробиться к его разуму, затуманенному вещим сном. Вианна, моя чакчан, подумал он и раскрыл глаза.
Но над ним простирались не каменные своды хогана, а кроны столетних дубов; не девичий голос окликал его, и лицо склонившегося над ним человека не было лицом Вианны. Вианна ушла, вдруг вспомнил он; тело ее пожрано погребальным костром, чтобы, возродившись в прекрасном и нетленном своем обличье, она быстрей преодолела тропу в Чак Мооль. Вместе с ней ушли и многие защитники фираты, и воины Джиллора, но одиссарцам, в отличие от павших степняков, предстояла легкая дорога — ибо те, кто зашищает свой очаг, угодны богам. Что касается тасситов, то им, чтоб заслужить прощение и покой, придется идти тропинками страданий; отравленные колючки и зубы кайманов будут терзать их плоть, пылающие угли сожгут кожу, яд тотоаче выест глаза, дыхание станет льдом, а кровь — желчью… И такие же мучения суждены Орри, предателю-кентиога — да лишится он милости Шестерых!
— Ты стонал, светлорожденный. — Глаза Иллара-ро, лазутчика, с тревогой глядели на Дженнака. — Плохой сон?
— Нет. Сны, посланные Мейтассой, не бывают хорошими или дурными, — пробормотал Дженнак. — Да это и не сны вовсе.
Пожалуй, не стоит откровенничать, мелькнула мысль; Иллар был умен и мог догадаться, какие сны его посещают. Но почему-то этот невысокий крепкий шилукчу вызывал у Дженнака доверие — да и не только у него, даже у мрачного Грхаба и умудренного жизнью Джиллора. Иначе они не отпустили бы с ним одиссарского наследника в долгое странствие по лесам, холмам и долам, простиравшимся меж горами и Тегумом, большим городом, что лежал на побережье Ринкаса.