"Фантастика 2023-181". Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
Прежние кейтабские деньги походили на спутанный комок водорослей, какой можно найти на берегу после бури.
В старину на Островах золото и серебро раскатывали в нити, сворачивали комками и, по мере нужды, отрезали подходящий кусок, а если кто сомневался насчет веса, сравнивали его с арсоланской либо атлийской монетой. Но времена те канули в прошлое, и теперь кейтабские деньги стали такими же, как сеннамитские «быки», только изготовленными искуснее, из тростниковой бумаги, пропитанной соком, привозимой из Удела Одисса.
Тут, в доказательство своих слов, О’Каймор велел принести черепаховый ларец, где хранились бумажные кейтабские деньги — размером с ладонь, окрашенные голубым и с множеством маленьких синих ракушек, переплетающихся столь причудливо, как перья в дорогом многоцветном ковре. Но ни один ковровый мастер не сумел бы сплести двух одинаковых ковров, а эти рисунки были абсолютно схожими, будто бы сделанными не человеческой рукой, а по велению божества! Их не рисуют, пояснил тидам, а вырезают, подобно сеннамитским клеймам, на пластинах каучука, мажут краской, добываемой из морских водорослей, и прикладывают к бумаге. И цена ее тут же становится равной серебряному чейни!
Но смысл последнего превращения в голове у Дженнака никак не укладывался, и он счел его какой-то кейтабской хитростью, придуманной в стране, где не было ни серебряных и медных копей, ни золотых россыпей, а одни лишь пальмы на земле да рыба в море. За хитрость, морские грабежи и редкостную изворотливость в торговых делах кейтабцев не жаловали, однако обойтись без них уже не могли — флот Морского Содружества был побольше, чем у Одиссара, Арсоланы и Коатля вместе взятых. Тем не менее странные их деньги ценились только на Островах, а на побережье Ринкаса в большинстве из портов за них не отпустили бы и кружки прокисшего пива.
Правда, имелось одно исключение — Ренига; почти Кейтаб и все-таки не Кейтаб, ибо страна эта лежала на материке, и ее мореходы пиратством не занимались. Там деньги Морского Содружества шли наравне с серебром или пересчитывались в меры маисового зерна и бобов какао, поскольку собственной монеты Ренига не чеканила. Но было в этой сказочно богатой южной стране кое-что получше — самоцветные камни всех цветов радуги, а сверх того — прозрачные, но такой твердости, что не поддавались они ни стали, ни едким снадобьям. Из камней ренигские мастера делали ожерелья и браслеты, но лучшие и самые дорогие хранились в медных коробочках, на крышках коих была гравирована стоимость драгоценности — в арсоланских дисках и атлийских чейни. Коробочки эти назывались «дхи’тигера» — наперсток; такие одевают на пальцы рыбаки, когда плетут сети.
Поведав все это, О’Каймор снова потянулся к черепаховому ларцу, где под сине-голубыми бумажками блестела начищенная медь, но тут Грхаб с рычаньем вскочил на ноги, пнул своего господина в бок, сбросив с помоста на палубу, и размахнулся. Острый нож мелькнул в воздухе, а навстречу ему мчалось что-то темное, округлое, размером то ли с маленькую тыкву, то ли с пресный земляной плод. Но плод сей оказался смертоносным; не прошло пятой части вздоха, и Дженнак, приникший к палубе, увидел, как у причального столба, рядом с упряжкой, взметнулось пламя. Затем до слуха его долетел грохот и страдальческий бычий рев. Неведомая сила подбросила вверх колесницу, раздирая ее на части, ударил оглушительный раскат грома, огненные языки распахнулись веером, полетели во все стороны, ринулись к кораблю, будто красные многозубые стрелы.
И сразу же раздался ягуарий рык, да такой громкий и гневный, что заглушил мычанье израненного быка. Ревел О’Каймор, яростно приплясывая на тлеющих досках помоста и прижимая ладонь к левому боку; меж пальцев его сочились багровые струйки, почти незаметные на фоне красного одеяния, и Дженнак не сразу понял, что видит кровь.
Он вскочил и бросился к помосту. Сюда уже бежали кейтабские мореходы, кто с мечом, кто с взведенным самострелом, кто с горшком воды или парусиновым полотнищем. Грхаб топтался вокруг О’Каймора, но если тот выплясывал от боли, то наставник давил огненные язычки подошвами своих тяжелых сапог. Как всегда, сопровождая Дженнака в город или в иное людное место, он облачился в панцирь, надел шлем, наплечники, поножи и широкие шипастые браслеты; судя по всему, доспехи защитили его от огня и обломков колесницы, градом сыпавшихся на палубу.
Разделавшись с начинавшимся пожаром, Грхаб спрыгнул вниз и оттолкнул своего ученика от помоста.
— Остынь, Джен! Кейтабцу без нас помогут. А мы взглянем, что за крыса валяется на площади. — Он вытянул мускулистую руку. Люди, заполнявшие харчевню, уже пришли в себя после ошеломительного грохота, и теперь Дженнак услышал их выкрики. Голоса звучали тревожно.
Торопливо спустившись по сходням, они с Грхабом подбежали к причальному столбу. Здесь валялись остатки колесницы — пара искореженных колес да передок, окованный бронзовым листом; выбитые в бронзе соколы с расправленными крыльями были теперь скручены и смяты, и казалась, что птиц настигли в полете разящие молнии. Сам столб покосился, обуглился и почернел; лики Сеннама, запорошенные копотью, смотрели уже не строго, а жалобно и вопрошающе. За что? — как бы спрашивал бог, потрясенный свершившимся. Рука Дженнака непроизвольно поднялась в священном жесте, губы шевельнулись, испрашивая прощение.
Упряжка его погибла вместе с колесницей: пегой бык был разорван в кровавые клочья, а бурый, распопосованный чем-то острым от горла до грудины, уже не мог ни реветь, ни мычать, а только глядел на хозяина полными муки глазами. Грхаб, склонившись над ним, запустил в рану пальцы, вытащил изогнутый осколок железа, поглядел на него и хмыкнул. Затем нож сеннамита поднялся и опустился, и глаза быка померкли.
— Говорил я тебе, паренек: если ты один в хогане, садись лицом к входу, а если ты на людях, глаз с них не спускай! Смотри, кто как повернулся да почесался, под одежду полез или у пояса начал шарить… Вовремя врага разглядишь, дольше проживешь!
Дженнак с виноватым видом коснулся виска; опять он был пареньком, а не баламом. Верный знак того, что учитель недоволен! Да и то сказать: глядел он на свою упряжку, на площадь и харчевню, а не видел ничего. И не заметил, кого вынесло на причал, кто приблизился к кораблю и что бросил… Прав наставник: вовремя врага разглядишь, дольше проживешь! А жить Дженнаку хотелось долго.
Покончив с быком и с поучениями, Грхаб направился к человеку, распростертому на земле в десяти шагах от столба. Тот лежал, откинувшись на спину, согнув колени и выбросив руки над головой, будто собирался в последнем усилии метнуть что-то тяжелое; и, приглядевшись к его напряженной позе, Дженнак решил, что учитель со своим метательным ножом отнюдь не поспешил. Еще один вздох, и нападающий был бы у столба; а там его странный снаряд полетел бы прямиком на корабль, на стрелковый помост, превратив в кровавое месиво и кейтабского тидама, и одиссарского наследника, и его телохранителя…
Что ж, обошлось! На сей раз боги предупредили об опасности не его, Дженнака, а Грхаба, но — обошлось… Быть может, Грхаб и не нуждался в божественном предупреждении? Ведь он всегда был начеку и в пустом хогане не показывал спину дверной завесе.
От водоема набегала возбужденная толпа, и мысли Дженнака переключились на иное. Шагнув к людям, он выпрямился во весь рост, затем принял позу власти: руки скрещены на груди, ноги расставлены, голова гордо откинута. Зеленые глаза его потемнели, пухловатые юношеские губы сделались твердыми; белые перья трепетали над ним соколиными крыльями.