"Фантастика 2023-198". Компиляция. Книги 1-21
Шрифт:
Думаю, ты понял, до какой степени я тупил, Проныра. Мейнских шуточек, даже самых простых, тех, какими перекидываются дети, я не понимал в упор. Я умел смеяться только с оттенком злорадства.
Но у меня хватило ума понять, что им, недочеловекам и мусору, хорошо — так, как мне никогда не было. Я завидовал ксеноморфам-ублюдкам. Мне тоже хотелось, чтобы со мной разговаривали так, но я, конечно, не смел это показать. Я думал, что уж мне-то они лгать не станут: в моем случае любая издевка прозвучит искренне — я же их враг.
Я побоялся подойти близко и стоял поодаль. Это заметила Мать Хейр;
— Пойдем в дом, Ли-Рэй, — сказала она и обняла меня за плечи. Это меня смутило и обрадовало: я был уверен, что недочеловеки будут шарахаться от меня, как от заразного. — Эти обалдуи теперь будут возиться с железом Хнжу до самого вечера.
И это была здешняя разновидность лжи: Мать не считала их обалдуями и не раздражалась, лишь делала вид. Я называю шуточки и подначки ложью, потому что не знал для них другого слова. Кэлнор понимал под шутками совсем другие вещи. Поставить кого-нибудь в смешную или глупую ситуацию, ткнуть носом в грязь, подсунуть камешек в упаковке от тянучки — это шутки, это я бы понял, но Мейна играла наоборот. Я очаровался, но я еще не знал слов и не смел подражать.
Зато я впервые ощутил ущербность установок Кэлнора. Я уже догадывался, что можно иначе, но что можно лучше — это я воспринял как откровение.
Я пошел в дом за Матерью Хейр, ожидая новых открытий — и не ошибся в ожиданиях. Пуховый клубок кинулся нам под ноги сразу же, как Мать открыла дверь, а откуда-то сверху, ей на шею, спустилось ярко-желтое существо из множества длинных цепких лапок, приделанных к мячу с большими золотистыми глазами.
Я нагнулся, и пушистое, растопырив полупрозрачные уши, розовые ладошки и глазенки-пуговицы, полезло мне прямо в руки. Оно было теплым и довольно резко пахло. Почему-то мне стало смешно.
— Это домашние животные, да? — спросил я, держа пушистое в руках. Оно, попискивая, мусолило мой палец. — Для чего они?
— Да, — сказала Мать, поглаживая существо с лапками, жмурившее свои глазищи. — У тебя — Ларга, Перекати-Поле, тушканчик с Нги-Унг-Лян, а у меня — Клай, Шнурок, мортисянский лемур. Им нравится тут жить, а они нравятся нам.
— Но какую пользу они приносят, Мать Хейр? — спросил я.
— Любят нас, — ответила Мать.
Чистая правда. Существа оказались совершенно бесполезными, но любвеобильными до удивления. Недочеловеки безобразно их забаловали: Ларга спала с кем-нибудь из людей в его постели и громко протестовала, если пытались ее прогнать, а Клай во время обеда взбирался кому-нибудь на колени, совал пальчик в тарелку и со вкусом облизывал. Но сердиться на это живьё почему-то было невозможно. Быть может, потому, что эта неразумная животинка наивно требовала ласки, лезла в руки и доверяла безоглядно — мне еще не случалось видеть такое доверие.
Уже потом я давал Клаю тюбик с густым сладким сиропом из лаконских ягод и наблюдал, как он, завалившись на спину, вцепляется в добычу двумя парами лапок, а свободной парой сосредоточенно откручивает пробку. Открутив, он нажимал на тюбик — и встречал первую каплю сиропа таким восторженным воплем, что просто невозможно было не смеяться.
Увидев это представление в первый раз, я подумал: интересно, какая бы у него
Я довольно легко врал людям — но неожиданно оказалось, что я не могу обмануть маленького ксеноморфа с крохотным мозгом, с самыми зачатками разума.
Жившее в доме зверьё и было, по существу, бесполезно, но мне оно принесло неожиданную пользу: приемыши Матери Хейр, втащив, наконец, в дом находку Жука, увидели тушканчика у меня в руках. Это помогло нам начать разговор.
— Тебе, значит, нравятся звери? — спросила Дотти.
Я как-то замялся, смешался и поставил Ларгу на пол; она тут же попыталась вскарабкаться по моей штанине.
— Он им нравится, вот что любопытно, — сказал Эрзинг и подошёл ко мне. Ему пришлось нагнуться, чтобы оказаться со мной лицом к лицу. — Знаешь, Ли-Рэй, — сказал он, пристально глядя на меня, — я хочу, чтоб ты знал: я ненавижу твой Кэлнор. Изо всех сил. Но лично к тебе это не относится. Ты тут — такой же, как я. Тебе врагов и без меня хватит, а я хорошо себе представляю, каково это — когда людей от тебя тошнит, а ты не виноват. От тебя тошнит, Ли-Рэй, но ты не виноват, что таким уродился. И — чтоб я сдох, если тебя попрекну хоть раз. Подло попрекать в том, в чем вины нет.
От взгляда лаконца меня слегка тряхнуло. Тебе, наверное, говорили, Проныра: когда вы нервничаете или кого-то пристально изучаете, взгляд у вас — как лазерный резак. А Эрзинг смягчить эффект даже не пытался, будто хотел, чтобы я с самого начала понял, с кем имею дело, и принял — ну, или не принял и как-то это обозначил.
Я принял. Мейна через Эрзинга говорила довольно жестокую, но стопроцентную правду. Я решил ответить тем же — и будь что будет.
— Эрзинг, — сказал я, собравшись с духом, — меня и тошнит, и я боюсь тебя. Ты, наверное, знаешь… ну, что Лакона — в сфере интересов Кэлнора, и предполагается, что вас… В общем, наши мечтают о войне. А ты — парапсихик и урод, меня учили, знаешь… Убивать. Но я не хочу.
— Почему? — спросил Эрзинг, щурясь.
Дотти и Хнжу стояли за его спиной, молча, и очень внимательно слушали. Настороженный взгляд Дотти я помню до сих пор, будто он сфотографирован у меня в голове.
Они ждали, что я отвечу.
— Потому что умирать больно, — сказал я.
— Так другим же, — хмыкнул Эрзинг.
— Так из-за меня же, — огрызнулся я, совершенно не понимая, как объяснить. — Ты слышишь мысли?
Эрзинг снова уставился на меня — насквозь.
— Ага, — сказал он странным тоном. — И что?
— Вот и слушай, — сказал я и даже подошел к нему на шаг. — Слушай, правду я говорю или нет. Я ничего плохого вам не сделаю. Меня Мать Хейр спасла от смерти.
И тут меня обняла Дотти.
Я поразился… Да что там! Я был потрясен! У меня в голове вертелось: «Они же от нас умирают! Они же от нас умирают!» — и вдруг стало до острой боли страшно за нее. Она далась мне в руки так же доверчиво, как ручной тушканчик — ужасно уязвимая.
И сказала:
— Я тебе верю. Ни разу не видела, чтобы кто-нибудь предложил Эрзингу покопаться у него в голове. Все боятся; у всех — тайны.