"Фантастика 2024-118". Компиляция. Книги 1-27

Ильясов Тимур

Пока ничего особенного: в каком-то кабинете идет перестрелка, мечутся, визжат женщины, кто в кого стреляет, не разобрать. А потом мелькает Иллона, камера переключается на… Тальпаллиса, который набрасывается на нее.

Сандрино вскакивает, пинает кресло. Отлетев, оно переворачивается. Массажеры не выключаются, и оно, жужжа, ползет по полу.

Как? Каким образом он ее вычислил? Раз действие в кабинете, где она должна работать под прикрытием, значит, это не покушение не удалось, а Тальпаллис сработал на опережение. Но как??? Он читает будущее? Но это доступно лишь жрецам…

Если

Иллона не примет яд, и ее допросят…

Однозначно надо валить! Собранная сумка уже ждала в шкафу. План отступления Сандрино проработал заранее. Схватив сумку, он кидается к панели управления, чтобы открыть люк…

«В доступе отказано».

Твою мать! Он пытается перезагрузить систему: «В доступе отказано». Взгляд останавливается на иллюминаторе. Сандрино повезло: модификацию прошла только его мышечная ткань, теперь он намного сильнее любого и внешне не отличается от обычного человека. Но хватит ли его силы, чтобы выбить стекло флаера?

Удар — костяшки пронзает боль. Еще удар — на стекле остается кровавый отпечаток. Нет. Все выходы заблокированы. Боэтарх тоже читает будущее или…

Камеры! Ну конечно. Надо было отключить сраные камеры! А теперь поздно.

Как попавший в ловушку зверь, он мечется по салону, то и дело порываясь проверять обшивку на прочность, но останавливает себя. Не хватало еще разнести яхту стоимостью в страшно представить сколько миллионов.

В конце концов он поднимает кресло, усаживается и ждет своей участи. Боэтарх имеет полное право пристрелить его, причем безнаказанно: гемоды подлежат уничтожению, у них нет души, права на жизнь они не имеют.

Но если нет души, отчего же так отчаянно не хочется подыхать?

Ожидание Сандрино длилось три часа, за это время он передумал сотни мыслей, перебрал все возможные варианты развития событий и остановился на том, что собирается продать свою жизнь подороже, плазменный пистолет у него есть, огнестрел — тоже. Лучше сдохнуть в бою, чем быть бараном на заклании.

Когда с легким вздохом открываются створки люка, впуская хозяина яхты, Сандрино собирается метнуться в соседний отсек и открыть огонь из укрытия, но ноги и руки отказываются ему повиноваться. Что происходит? Ладонь чувствует сталь пистолета, затылок — мягкую спинку кресла, но тело неподвижно. Объятый паникой разум мечется внутри, не в силах выплеснуть отчаянье даже криком.

Боэтарх шагает в середину салона, чтобы возвышаться над Сандрино, и снова появляется знакомый холодок.

— Пристрелить меня хотел, Сандро? — усмехается он. — После всего, что я для тебя сделал? Говори!

И Сандрино говорит, но не то, что хочет, а то, что в мыслях:

— Я благодарен тебе, что выкупил меня, дал работу и еду. Но ты ведь не для меня это делал, а для себя, потому что я тебе выгоден. Понимаешь, я ведь жить люблю.

Босс вытаскивает припрятанную сумку Сандрино.

— Ты честен, потому еще жив. Я поручил тебе задание… Элементарное задание! А ты его провалил два раза подряд. И как мне теперь тебе доверять? Как поручать что бы то ни было, зная, что важное дело может быть провалено?

Он достает пистолет. Обычный огнестрел, взводит курок, целит в голову. И Сандрино продолжает подписывать себе смертный приговор:

— Я нанял надежного человека, через надежного человека внедрил киллера в Чистилище, но Тальпаллис как-то вычислил ее! Это Иллона. Она безупречный профи, ты же ее знаешь. Она приняла яд, все концы в воду.

— Вычислил во второй раз, — кивает Боэтарх.

— Так не должно быть. Я сделал все возможное, схема не давала осечек! С ним что-то не так… Как и с тобой. Вот что ты со мной сделал? Как?

Боэтарх опускает голову, задумавшись.

— И ты не врешь, потому останешься жить. Но ты провалил задание. И что делать?

Сандрино молчит, Боэтарх тоже. Наконец щелкает пальцами.

— Я не буду тебя убивать. На Полигоне живут вооруженные гемоды, которые ночами совершенно легально отстреливают участников — чтобы придать шоу остроты. Ты отправишься на Полигон к ним, найдешь Тальпаллиса и прикончишь, оружие даст тебе огромное преимущество. Я пытался выкупить его жизнь у Эйзера Гискона, но он уперся, полагаю, чтобы было как угодно, лишь бы не так, как надо мне.

— Сдался тебе тот Тальпаллис!

— А уж это мне решать, — хищно улыбается Боэтарх. — Полетишь на Полигон, и если прикончишь его — вернешься на службу. Если нет… — Он разводит руками.

— Не понимаю, на хрена тебе этот червь…

— Заткнись.

И Сандрино затыкается, и молчит все время, пока его неподвижное тело грузят во флаер и везут куда-то в пустыню, где развернется действо кровавого реалити-шоу. Долгих два часа (или целую вечность) он гоняет по кругу мысли: что за силу обрел Боэтарх, раз смог одним желанием обездвижить его? И не почуял ли он угрозу в Тальпаллисе, который тоже наверняка с похожим сюрпризом? И почему, имея такую силу, босс не повлиял на Эйзера Гискона, хозяина треклятого шоу?

* * *

Подвижность возвращается, когда в иллюминаторе становятся видны очертания округлой хижины, обнесенной каменным забором. Хижина находится на относительно ровной площадке между двумя невысокими холмами. Во дворе угадывается колодец, пара чахлых деревьев, нечто похожее на виселицу. Два силуэта стоят, запрокинув головы: один повыше, другой пониже.

Соплеменники Сандрино. Гемоды. Цирковые уродцы, развлекающие толпу и тем зарабатывающие право быть.

Флаер приземляется на площадку перед забором. Люк открывается, и в салон врывается обжигающий пустынный ветер, аж во рту пересыхает.

— На выход, — командует пилот, а один из четверки сопровождающих пододвигает к Сандрино пластиковый ящик.

— Там оружие, одежда жратва. Пошел!

Сандрино, не привыкшему к такому обращению, хочется разорвать хама на куски, но он вовремя спохватывается. Он — гемод, а значит либо лабораторная крыса, либо чей-то раб, либо труп. Ухватив ящик, Сандрино топает к выходу и, едва его ноги касаются земли, флаер взлетает, взметнув облако рыжей пыли.

А когда она оседает, проявляется топающий навстречу силуэт — тот самый бородач, замотанный с головы до ног, одна морда торчит — загорела, иссушенная солнцем, морщинистая.