"Фантастика 2024-40". Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
— Ладно справил! — одобрил бывший кат. Он продолжал говорить, размахивая оставшейся стрелой как указкой: — Оно, конечно, видать, что уж мёртвых кололи, ну да ничо: коли найдут, поди уж и не разобрать будет. Зверушки-та набегут, солнышко-та пригреет... Вон он — глаз-то Божий — зрит на нас!
Кузьма указал вверх и сам туда посмотрел. Гаврила последовал его примеру — приподнял голову.
Движение было коротким и точным — почти неуловимым. Похоже, Кузьма проткнул ему сонную артерию. Смерть, конечно, наступила не мгновенно, но очень быстро.
«Та-а-ак, — как бы «на автомате» соображал Кирилл. — Свидетелей осталось только двое: я и Ивашка. Интересно,
Между тем служилые занялись странным делом, и учёный не сразу понял смысл их манипуляций. «Хотят создать впечатление, что промышленники убиты мавчувенами из луков. А ножевые раны — это, значит, их якобы добивали. Трупы если и найдут, то не скоро, они разложатся, их обглодают звери, а профессиональных судмедэкспертов здесь нет, так что, наверное, прокатит. Оставлять стрелы в телах нельзя — „иноземцы” имеют привычку извлекать их из своих жертв. Но может остаться наконечник — костяная втулка со вставленным в неё острым кремнёвым сколком или хотя бы сам сколок. По ним в большинстве случаев знаток сможет определить, чья была стрела и даже кем изготовлена. Вот они и стараются — чтобы, значит, древки повытаскивать, а наконечники оставить. Грамотные, блин...»
Дело было сделано, и Кузьма сказал, обращаясь главным образом к Кириллу:
— Сбираться надо, однако. Засиделись мы тута! Шевелись, Кирюха, — с похмелы оно во благо!
— Чтобы, значит, тебе меня удобней кончать было, да?
— От дурак-та! — засмеялся Мефодий. Кузьма тоже улыбнулся чужой наивности:
— Ну, почто, скажи на милость, нам тя кончать? Доли ты не просишь, оговорить нас не сможешь.
— Это почему же?!
— Ты ж сам душегуб и убивец, потому веры тебе не будет, а подтвердить твои сказки некому — Ивашка не в счёт. Пособи лучше вещички собрать — трогаться надо.
Остаток дня они провели в дороге. А к вечеру дня следующего увидели вдали верхушки шатров мавчувенского стойбища. Как объяснили Кириллу, до острога осталось всего ничего, здесь предстоит расстаться с Ивашкой и оленями, а дальше двигаться на собаках. Две упряжных своры действительно отдыхали на привязи в стороне от стойбища — на них-то служивые сюда и приехали.
Гостей принимали с раболепием, граничащим с непристойностью. Кажется, потребуй они вылизать собственные ноги или задницы, хозяева немедля этим занялись бы. На ночь «для сугреву» гостям предложили на выбор с полдюжины женщин и девушек. Кирилл отказался, чем немало огорчил хозяев и дал повод служилым поупражняться в остроумии относительно состояния его мужского хозяйства после перенесённых побоев. Зачуханный и забитый Ивашка среди своих держался королём — покрикивал, раздавал пинки и оплеухи, к месту и не к месту вставлял в свою речь русские слова. Похоже, сородичи, включая престарелых, воспринимали это как должное.
Утром груз был переложен на собачьи нарты, которые немного отличались по конструкции от оленьих. Никаких расчётов за аренду транспортных средств, за эксплуатацию и поедание оленей служилые, конечно, не производили, трогательного прощанья тоже устраивать не стали — загрузились, запрягли, сели и поехали.
На первой остановке для отдыха и кормёжки собак путники решили «побаловаться» табачком. Мефодий отправился к нарте Кузьмы, на которую была уложена большая
— Кузьма... Ты зачем мешок развязывал?
— Какой?
— Такой! С рухлядью!
— Что-о-о?!
Как вскоре выяснилось, мешок с соболиными шкурками вроде бы не похудел, но узел на горловине... В общем, даже Кириллу было понятно, что такие узлы русские вяжут редко, а «иноземцы» — сплошь и рядом.
Ремень с горловины был сорван заскорузлыми пальцами. Содержимое вытряхнуто на снег. Последовавшую за этим сцену действительно можно было бы назвать «немой»: в мешке содержались обрывки летней покрышки шатра, обрезки оленьих шкур, засаленный детский комбинезон, рваный меховой сапог, стоптанные травяные стельки и так далее. В общем, мусор...
Не прошло и пяти минут, как упряжки уже мчались в обратную сторону. Собак каюры не жалели.
Скорое возвращение гостей, вероятно, не было для жителей стойбища неожиданным — их встречали на свежем воздухе в полном, наверное, составе. Люди стояли плотной толпой и впереди, конечно, Ивашка. Мужчины держали в руках копья — наконечниками вверх.
Упряжки подъехали почти вплотную. Кузьма соскочил первым и, рыча что-то матерное, схватил за грудки Ивашку. Точнее, хотел схватить — в последний момент мавчувен вывернулся, отскочил назад и заверещал:
— Чо нада?! Чо нада?! Башка ясак платить! Башка олень давать! Русский царь Башка друг! Перуцки каптан Башка друг! Чо нада?!
— Рухлядь где? — прорычал Кузьма. — Отдай соболей, сволочь!
— Соболь?! Какой соболь? Мой люди соболь давать! Приказчик острог бумага писать! Этот зима ясак долг нет!
— Где НАШИ соболя?!
— Твой соболь у ты есть!
— Что-о?! Где?! Ну, показывай, с-сука!
Кузьма сделал как бы приглашающий жест в сторону своей нарты. Ивашка и прочая публика за ним следом двинулись к транспортному средству. Русских боязливо сторонились, но тем не менее все они оказались отделены друг от друга двумя-тремя мавчувенами — в основном почему-то мужчинами. Кирилл оказался почти в эпицентре, но решил пока ничего не предпринимать — ему было даже интересно.
Ивашка подошёл и безошибочно выхватил из поклажи мешок со шкурками — теми, которые служилые выторговали у промышленников за самогон и мясо.
— Соболь — вот! Кричать надо нет! Люди ругать надо нет!
— Не про то тебя спрашивают, гад! — вступил Мефодий. Он откашлялся и заревел, наливаясь дурной кровью ярости: — ГДЕ-Е НА-ШИ-И СО-О-БО-ОЛЯ-Я?!
Толпа отхлынула в стороны, все косились на предводителя. Ивашка в грязь лицом не ударил и заголосил не менее эмоционально:
— Твой соболь у ты есть! Ты промышленник торговать, вино давать — шкурка брать! Шкурка мешок лежать, мешок нарта лежать — чо от люди нада?!
— Остальные где, падаль?!
— Какой-такой стальные? Ты охота ходить нет, зверь ловить нет! Стальные быть от где? Торговать соболь есть! Ловить соболь нет!
— Отдай пушнину, а то хуже будет! Ведь по кочкам всё разнесём!
— Башка чужой брать нет! Ты брать? Ты? Ты русский соболь брать? — тыкал он рукой в толпу. — Моя люди брать нет!
— Сучий выблядок, последний раз спрашиваю: добром отдашь или нет?
Увлёкшись созерцанием главных действующих лиц, Кирилл даже и не заметил, что толпа как бы окружила их. Дети и женщины оказались где-то сзади, а впереди в основном мужчины, причём копья их смотрели уже не вертикально в небо, а как-то наискосок. Всё это, вероятно, и придало смелости предводителю стойбища: