Фантазии Фарятьева
Шрифт:
Саша. А что в этом плохого? Я пойду, Люба. Он меня ждёт. Ты принеси мне папку на работу. (Направляется к двери.)
Люба (отчаянно). А Фарятьев?
Саша. Павлик? Он очень хороший человек. Ты объясни ему сама как-нибудь… И скажи ему спасибо. Обязательно. (Открывает дверь, вдруг останавливается, поворачивается к Любе.) Любушка! А что ты так беспокоишься о нём? Послушай… Он тебе нравится?
Люба
В этом нет ничего плохого. Он очень хороший человек. Ты не выпускай его из виду. Ни в коем случае. (Подходит к Любе, небрежно целует её.) Любушка!.. Это такой день! Такой день!.. За что мне такое счастье? (Уходит.)
Через секунду в комнату входит мама.
Мама. Люба, сядь.
Люба покорно садится, мама садится напротив неё.
Неделю назад я получила письмо от Костелецкой. Я хотела прочитать его вам и забыла. Слушай. (Надевает очки, читает.) «Здравствуйте, дорогие друзья! Давно вам не писала, да и писать, по правде сказать, не о чем. Жизнь наша течёт тихо и однообразно. Может быть, где-то оно иначе, но я другой жизни не знаю, так как далеко от дома отойти не могу — мама очень слабенькая. Я было и хор оставила, но завсобесом, между прочим, очень симпатичная женщина, которая заинтересована в том, чтобы этот хор пенсионеров не умер, стала меня уговаривать не бросать его и сказала, что если будут выезды в район, то она будет присылать девушек — сотрудниц собеса — дежурить к нам». А где Шурочка?
Люба. Сейчас придёт.
Мама (продолжает читать письмо). «Так что пою я по сей день. Летом очень хлопотала, так как собралась было в Киев, но вдруг приехал Володя из Москвы с женой и мальчиком, и вышел из моей поездки — пшик! — чему я очень рада… А жизнь течёт, и сколько её ещё осталось… А Лета пишет…» (Любе.) Ты помнишь тётю Виолетту? (Читает.) «А Лета пишет…»
Звонок в дверь, Люба вскакивает, выбегает в прихожую.
Пауза. Появляется Павел с букетом цветов.
Мама. Павлик! Здравствуйте, голубчик. Ну, проходите, проходите. Сашеньки нет, она выбежала на минутку. Всё в хлопотах. Дайте-ка я на вас посмотрю… Похудел… Осунулся. Ну, что же вы? Что ж вы так, дорогой?
Павел (протягивает ей букет). Я, собственно… Я немного волнуюсь.
Мама. Он волнуется! Прелестные цветы. Волнение — это понятно. Но почему же вы изводите себя? Зачем эти круги под глазами? Зачем? Это вас не красит.
Павел. Круги? Я не знаю.
Мама. Любасик! Займи гостя. Правда, она у меня красивая девочка? Как вам кажется, Павел?
Павел. О да! Она, возможно, будет очень, очень красивой!
Мама. Конечно будет. Она и умница у меня. Ну ладно, ладно… Она уже хмурится, и я замолкаю…
Павел. Как она вас любит!
Люба. Смешно, да?
Павел. Почему смешно? Это прекрасно.
Люба. Оставьте! Прекрасно! Это безумие какое-то. Кому это нужно? Я вообще считаю, что надо отнимать детей у родителей. Непременно отнимать и отдавать их государству. Я бы запрещала им даже видеться, пока дети не станут взрослыми и не поймут сами, что к чему.
Павел. Вы это говорите серьёзно?
Люба. Господи, конечно серьёзно. Это единственный выход. Это единственное, чем можно помочь детям.
Павел. Вы шутите? Не можете вы так думать!
Люба. Почему не могу?
Павел. В чём помочь? Зачем отнимать?
Люба. Чтобы не было этой слепой, этой безумной любви, когда готов убить сотни детей, лишь бы был жив один, мой, неповторимый. А из этого «неповторимого», может быть, неповторимая гадость получится. Нужно отнимать детей — и всё. Тогда бы и взрослые жили, жили, а не прозябали. А так ведь родят, и всё — миссия закончена. Глупеют, дряхлеют, а туда же — воспитывать.
Павел. Как вы смеете так говорить?! Это невероятно.
Люба. А вот и смею! Я говорю от имени детей. Это милосердие по отношению к ним.
Павел. Вы знаете, с чем это перекликается? Это перекликается с операцией под кодовым названием «Бэйбилифт».
Люба поражена.
Это перекликается с насильственным вывозом вьетнамских детей. Американцы тоже заявляют, что цель операции — «милосердие». Как вы можете так говорить? Вы не видели в «Литературной газете» потрясающий снимок: плачущая мать, ребёнок обхватил ручонками её шею — их сейчас разлучат. Чем это можно оправдать?
Люба. При чём здесь Вьетнам? Я ничего не понимаю.
Павел. Не понимаете! Не говорите о милосердии, пока у вас есть эта любовь. Это единственное, что нельзя отнять у человека.
Люба. Ну да, конечно. А почему вы, собственно, говорите со мной таким тоном?
Павел. Потому что вы думаете только о себе. А вы знаете, какой процент голодающих на нашей планете в данный момент?
Люба. А зачем мне это знать?
Павел. Как? Вы даже не хотите знать, сколько людей умирают в эту минуту от голода? Вы не хотите знать, у скольких детей нет крова? Вы ведь уже взрослый человек!
Люба. Что вы пристали ко мне с этим процентом? А вы знаете этот процент?
Павел. Дело не в проценте, это я к слову сказал. Но нельзя быть счастливым вполне, нельзя быть таким сытым, пока зверствует чилийская хунта, пока люди томятся в застенках, пока существуют пытки… Нельзя.