Фантомный бес
Шрифт:
– И что же?
– Что даже внутри крохотного электрона что-то есть. Более того, там могут оказаться целые миры. По-своему даже бескрайние.
(Словно оправдывая этот поворот мысли, Брюсов позже изложит эти свои догадки стихами: «Быть может, эти электроны – миры, где пять материков, искусства, знанья, войны, троны и память сорока веков! Еще, быть может, каждый атом – Вселенная, где сто планет; там – все, что здесь, в объеме сжатом, но также то, чего здесь нет. Их меры малы, но все та же их бесконечность, как и здесь; там скорбь и
– Что ж, это дьявольски смело. Настолько, что действительно – хоть на дуэль вызывай. Это восхитительно, черт возьми. Вы поразительная женщина, Мария. Я таких еще не встречал.
– Ну, я-то здесь при чем? А вот Белый, словно соревнуясь с Брюсовым, этого мотива тоже коснулся. Он нам бормотал такие строки… Дайте вспомнить… Ну, допустим, так: там взрывы, полные игры, таят неведомые вихри… трам-там огромные миры в атомных силах не утихли… Представляете? Не утихли. Да и не хотят утихать.
– Мой бог, какая у вас память! – Уэллс смотрел на девушку почти с восхищением. – И какой английский. Мне тут делать нечего.
– Да, там, в глубине, целые миры. Представляете? Масса атома ничтожно мала, это понятно, но если ее помножить на квадрат скорости света, то… Подумайте, сколько там энергии? А если ее освободить… Вытащить… О!
– Освободить, да… Святый Боже, откуда вы это знаете?
– Формула Эйнштейна.
– Вы слыхали про Эйнштейна? – От изумления Уэллс перешел на свистящий шепот.
– Ну да. У нас пару раз выступал московский профессор Умов, физик. Как он зажигательно рассказывал о новейшей науке! Он и сам поразительный – вдохновенное лицо и ореол летящих волос. Девчонки сплошь в него влюбились.
– Физик? В Институте благородных девиц? Диковинная страна.
– К нам много интересных людей заглядывали. Даже Шаляпин однажды пел.
– Послушайте, Эйнштейн – это молодой парень. Ему лет тридцать. И вы уже о нем… Конечно, он гений, но…
– Ну, тридцать – это не мало. Это уже солидно.
– Почти старик, да? – Уэллс усмехнулся. – Впрочем, для вас, для вашей юности… А что же тогда обо мне говорить?
– Ну, мужчина в любом возрасте интересен. А что касается взрывов, то Белый так и сказал – атомная бомба. Сказал и вместе со стулом подпрыгнул! Ежели кому-то удастся ее сделать и взорвать – то сразу море погибших… Море огня и крови…
– Бомба? Атомная? – Уэллс нахмурился. – Море огня? Вы рассказываете ужасные вещи.
– А вы напишите про это роман, и ваши страхи испарятся.
– Роман?
– Англичане ведь сильны в технике. Какой-нибудь англичанин, талантливый малый, открывает путь к океану этой энергии. Что из этого получится?
– Трудно сказать. Когда Роджер Бэкон в тринадцатом веке взорвал свою первую горстку пороха, можно было думать, что люди немедленно используют эту взрывную силу для приведения в действие машин. Но это им в голову не пришло. А вот пушки пришли. Знаете, как выглядели первые пушки?
– Нет. Не доводилось видеть.
– Это были такие стянутые обручами деревянные трубы.
– Неужели? Но выглядит мило. Как-то по-деревенски.
– Именно. Но скоро научились отливать из металла.
– Итак, война?
– Скорее всего. Да еще какая! Вся Европа может заполыхать.
– Бр-р! – Мария поежилась. – Надеюсь, моя родина этого избежит.
– Каким образом? – поинтересовался Уэллс.
– Граф Толстой, – сказала Мария. – После его проповеди русские не захотят воевать. Напротив, всех других будут призывать к миру.
– Мысль трогательная. – Уэллс задумался. – Какая-то своя правда в ней есть.
– Я почти уверена в этом.
– Русская нравственная проповедь и отказ от войн. Почему бы нет? Вы удивительное создание, Мария. Сколько же там у вас писателей, сколько поэтов! И каких! О, мой бог!
– О, если бы вы видели и слышали Александра Блока!
– Я понял. Придется собираться в Петербург.
«Милый дядечка, – подумала после беседы Маша Закревская. – Знаменитый, а как просто держится. С ним легко. Не так уж плохо иметь такого мужа. Яркая жизнь. Шумная. Литераторы, журналисты, умные споры… А в те дни, когда это утомит, – затворническая. Загородный дом. Тихие беседы за ужином. А возраст? Не так уж он и стар. Впрочем, он наверняка женат…»
Она живо припомнила вечерний чай в саду их поместья под Черниговом. Ей было тогда лет двенадцать. У взрослых зашел разговор о генерале Мещерском, жившем в соседнем имении. Когда-то в молодости он отличился в сражениях под Шипкой и Плевной, потом жил в деревне, овдовел. И вдруг прошел слух, что он обвенчался с восемнадцатилетней девицей. Это стало предметом пересудов у окрестных жителей. Соседи, собравшиеся за самоваром у Закревских, почти единодушно осуждали престарелого генерала, которому всего-то было слегка за пятьдесят. Вспоминали картину художника Пукирева «Неравный брак», на которой высушенный, нарумяненный старец во фраке и при орденах стоит перед священником вместе с юной и грустной девушкой. Язвительных и даже гневных слов было сказано немало. Но итог разговору неожиданно подвела тетка Варвара, всегда отличавшаяся резкостью и жесткостью суждений. «Бросьте этот слюнтявый сироп, – сказала она. – Старый, старый! У знаменитых мужчин возраста не бывает».
Уэллс думал несколько иначе: «Прелюбопытная особа! В самое сердце ткнула. С такой общаться – как в омуте купаться… Освободить энергию атома! Сумасшедшая мысль. Но ведь и простая. Как это ему она в голову не пришла?» И еще он понял, что за роман этот он, видимо, засядет. Завязка проста: ученый парень из Кембриджа открывает заветную дверцу – тропинку к энергии атома. И сразу – невероятная цепь событий. Европа охвачена необычной и грозной войной, кровь, огонь, ужас… Париж и Берлин в дымящихся развалинах. Сам открыватель этой чудовищной силы – в дикой растерянности, в отчаянии, он терзается, не находит себе места… Он непрерывно думает, как загнать джинна назад в бутылку. И с горечью убеждается, что это невозможно. Обратного пути нет. Ну, допустим… А дальше? Какие уроки из собственного страшного падения извлекут люди? Способны ли извлечь? Или уже заранее обречены?