Фантомы. Ангелы-хранители
Шрифт:
Уоргл был тупицей. У него начисто отсутствовало чувство юмора. Он ничего не читал, ничего не знал, однако всегда имел непоколебимую точку зрения по любым вопросам текущей политической и общественной жизни.
Уоргл был ничтожеством. В свои сорок пять лет он все еще ковырял в носу, не смущаясь ничьим присутствием. Он мог с апломбом рыгать, выпускать газы, издавать другие неприличные звуки.
Не меняя своей раскоряченной позы, Уоргл произнес:
— Мое дежурство заканчивается в десять часов. В десять, черт побери! И Хэммонд поступил нечестно, что потащил меня в этот Сноуфилд. А у меня там уже все было на мази.
Фрэнк
— Официанточка из этого ресторана, «Для тех, кто торопится», — проговорил Уоргл. — Возможно, ты ее видел. Такая блондиночка. Зовут Беатриса. Там ее кличут Во [5] .
— Я туда редко заезжаю, — сказал Фрэнк.
— А-а. Да, так вот, мордашка у нее очень даже ничего. И все остальное тоже. В общем, фигурка что надо. Есть малость лишнего веса, но малость. А она считает, что слишком толстая и некрасивая. Неуверенная в себе, понимаешь? Если правильно подойти, если поиграть на ее сомнениях, понимаешь, а потом сказать ей, что ты ее все равно хочешь, пусть даже она немного и толстовата, — да она тогда все для тебя сделает. Все, понимаешь?
5
Игра слов: «Веа» (англ.) — уменьшительное от «Беатрисы», но и «Красотка».
И он расхохотался, словно сказал что-то очень смешное.
Фрэнку захотелось врезать этому подонку по физиономии. Но он сдержался.
Уоргл был женоненавистником. Он обычно говорил о женщинах как о существах низших. Мысль о том, что с ними можно быть счастливым, жить одной жизнью, делиться самыми сокровенными мыслями или же что женщину можно любить, лелеять, восхищаться ею, уважать, ценить за ее мудрость, прозорливость, чувство юмора, — подобные представления были абсолютно чужды Стю Уорглу.
Фрэнк Отри, напротив, был вот уже двадцать шесть лет женат на своей симпатичной Рут. Он обожал ее. И хотя сознавал, что думать так — это проявление эгоизма, но иногда молился о том, чтобы ему выпало умереть первому и не пришлось бы жить без Рут.
— Этот Хэммонд, мать его, явно хочет меня допечь. Вечно он ко мне придирается.
— По поводу чего?
— Всего. И форма моя ему не нравится. И то, как я пишу донесения. Он мне тут заявил, что я должен изменить свое отношение к службе. Отношение мое ему, видишь ли, не нравится! Он меня хочет допечь, но ничего у него не выйдет. Еще пять лет оттрублю, и будет у меня тридцать лет выслуги и соответствующая пенсия, понимаешь? Не выйдет у этого сукина сына лишить меня моей пенсии. Он меня из полиции не выживет!
Почти два года тому назад избиратели Санта-Миры проголосовали за то, чтобы ликвидировать свою городскую полицию, передав ее обязанности в городе департаменту окружного шерифа. Так они выразили доверие Брайсу Хэммонду, отлично поставившему работу полиции округа. Но при этом было выдвинуто одно условие: никто из бывших городских полицейских не должен лишиться ни работы, ни выслуги лет перед пенсией. Это означало, что все они должны были перейти на работу в полицию округа. Вот почему Брайс Хэммонд не мог избавиться от Стюарта Уоргла.
Они подъехали
Фрэнк взглянул в зеркало заднего вида и увидел, что третья машина отделилась от колонны. Как они и договаривались, машина встала поперек дороги на Сноуфилд, заблокировав подъезд к городку.
Машина шерифа Хэммонда продолжала двигаться по направлению к Сноуфилду, и Фрэнк последовал за ней.
— А зачем, черт возьми, мы везем воду? — спросил Уоргл.
Три пятигаллонных канистры воды стояли на полу машины вдоль заднего сиденья.
— Вода в Сноуфилде может быть заражена, — ответил Фрэнк.
— А для чего мы набили полный багажник еды?
— Возможно, продукты там тоже нельзя использовать.
— Не верю, что там все вымерли.
— Шериф не смог дозвониться в наш участок, Полу Хендерсону.
— Ну и что? Пол Хендерсон подонок.
— Докторша, которая оттуда звонила, сказала, что Пол Хендерсон мертв, как и все остальные...
— О Господи, да эта докторша чокнутая или наклюкалась. Да и какая она докторша? Чтобы женщина была врачом?! Она, наверное, только через постель всего этого и добилась.
— Что?
— Ни одна баба не способна честно выучиться на доктора!
— Уоргл, ты не перестаешь меня удивлять.
— А чем я тебе-то на хвост наступил? — спросил Уоргл.
— Ладно. Оставим это.
Уоргл рыгнул.
— Я все-таки не верю, что все они там померли.
Еще одним недостатком Стю Уоргла было полное отсутствие воображения.
— Дерьмо. Сплошное дерьмо. А у меня там уже все было на мази.
Фрэнк Отри, напротив, был наделен очень хорошим воображением. Возможно, даже слишком хорошим. И сейчас, когда они поднимались все выше в горы и уже проехали знак «ДО СНОУФИЛДА — 3 МИЛИ», его воображение работало, как хорошо смазанная машина. У него было очень неприятное ощущение — предчувствие? подозрение? — что они въезжают прямиком в Ад.
Сирена на пожарном депо взвыла снова.
Церковный колокол зазвонил все чаще и чаще.
Городок захлестнула оглушительная какофония.
— Дженни! — закричала Лиза.
— Смотри во все глаза! Следи, нет ли какого движения!
Но улицу заполняли, переплетаясь друг с другом, тысячи мрачных теней, и разглядеть среди них что-либо не было никакой возможности.
Непрерывно выла сирена, отчаянно трезвонил колокол, и в довершение всего в городке замигал свет. Уличные фонари, освещение в домах и в витринах магазинов — все это стало включаться и выключаться с такой скоростью, что от непрерывных вспышек закружилось и замельтешило в глазах. Скайлайн-роуд замелькала, как кадры в кино: дома словно бы подпрыгнули ближе к улице, потом отскочили обратно, снова скакнули вперед; тени заплясали, как сумасшедшие.
Дженни, держа револьвер прямо перед собой, повернулась и сделала полный оборот.
Но если что-то и подбиралось к ним под прикрытием этой световой свистопляски, то разглядеть она все равно ничего не смогла бы.
«А что, если, когда шериф приедет, — подумала Дженни, — он обнаружит посередине улицы лишь две отрезанные головы? Мою и Лизы».
Церковный колокол звонил непрерывно, как сумасшедший, и гул его становился все громче и громче.
Вой сирены становился все выше, от него сводило скулы, начинали болеть зубы и ныть жести. Казалось чудом, что до сих пор от него не разлетелось ни одно окно.