Фантум 2012. Локальный экстремум (сборник)
Шрифт:
– Матвей.
Потом знаками спросил:
– А тебя как зовут?
Девушка засмеялась. Айгу прижал точно так же к груди руку и повторил:
– Мат-вей.
– Да нет же, – засмеялся Сайко, – я – Матвей, а ты кто?
– Матэ-вей, – повторила девушка.
Сайко вдруг вспомнил, как играл в детстве с соседским мальчишкой, Вадькой – он был глухонемым. Странно, но в детстве барьеров в общении не существует. Пусть даже твой друг – глухонемой, они быстро нашли общий язык. Профессор помнил, как Вадька показывал ему пальцевый алфавит, но он оказался слишком трудным для него, девятилетнего мальчишки (или
Сайко решил, что можно попробовать применить для общения знаковый язык, ведь исторически язык непрерывен. Он помнил, что еще в девятнадцатом веке коренные жители Америки пользовались жестами, так как зачастую разговаривали на разных языках. Почему же не попробовать и ему «поиграть» в эту игру? Может, получится?
И он принялся жестами объясняться с новыми друзьями. Постепенно они перехватили инициативу – у них была выразительная мимика и не менее выразительная жестикуляция. Профессор почувствовал себя мальчишкой, он смеялся вместе с ними, если не мог понять чего-то, повторял дважды, трижды. Но главное было очевидно – абстрактные понятия не имеют языковых барьеров.
Полчаса спустя он уже знал, что Нахами – сестра Айгу, ее имя означает «поющая птица». Она перетирает листья – делает лекарство от царапин, порезов и ран.
Профессору было интересно общаться с ними. Он касался ненароком руки девушки, и та смущалась или делала вид, что не замечает.
Древние люди – умные, смекалистые, живые, просто они смотрят на всё по-другому, иным взглядом.
– Айгу, что это у тебя? – На шее у парня на травяном шнурке болтался клык размером с палец.
Парень откинул со лба непослушную прядь. Росточком он едва доставал профессору до плеча, но, казалось, смотрел на него свысока – подбородок приподнят, четкие скуловые дуги, смелый, нет, дерзкий взгляд. Наверное, именно так он смотрит в глаза хищнику. Детской наивности – нисколько. Невозмутимость – да, независимость – да. Сколько хочешь.
Айгу поднял руку чуть выше головы и показал – хищник был такого роста. Профессор улыбнулся, вспоминая, как обычно преувеличивают охотники размеры своей добычи. Но парень смотрел серьезно.
Он вытянул вперед руку – вдоль запястья вверх змеился шрам, уродливый червь. Айгу снял с шеи клык и провел им вдоль шрама. Поморщился, словно переживая боль заново. Подошел к сестре, показал, будто прикладывает к ране зеленую массу. Зачерпнул ладонью и положил кашицу в лист, похожий на лопух, сунул за пазуху. Потом завернул еще и протянул профессору – на, бери. Сайко поблагодарил и сунул сверток в карман ветровки. «Расползется по
Возле соседней хижины стали собираться мужчины, и Айгу показал, что должен идти к ним.
У мужчин, как и у женщин, крупные черты лица, широкие бедра, узловатые колени, сильные жилистые руки. Они с детства – добытчики, защитники. Основная физическая работа на них, с утра до вечера, с вечера до утра.
– Фу… гу, – неожиданно выдохнул один из них, поднимая руки вверх. На миг он застыл, растопырив в напряжении пальцы, человек-птица.
– Гу… го, – откликнулся другой, раскинув руки в стороны, и повернул лицо к солнцу.
Сколько их было, человек десять? Каждый из них застыл в какой-то невероятной позе. Сначала очень медленно, затем чуть быстрее, еще быстрее, они пошли по кругу. Потом побежали, побежали, ускоряясь, во всю прыть, понеслись по кругу сломя голову: гу-гу-гу-гу-гу-у у у!
Это был не танец, это было движение форм, своей текучестью раздвигающих простор. Движение раскрытой души, летящей навстречу новому дню.
– Танец перед охотой, – подошел Наджей, – они объединяются духом и телом.
Матвей уже отвык от таких проявлений чувств. Его душа огрубела, застыла кружевным кораллом в двадцать первом веке. Сейчас же он видел новорожденное трепещущее дитя.
– Он соткан из мгновений! Как бы я хотел станцевать его! – Глаза профессора горели. – Это дикая пляска!
Наджей дождался, пока непрерывное течение расплескалось застывшими брызгами новых танцевальных движений, и вдруг потянул Сайко в круг, толкнул вперед, и сам стал рядом:
– Замри! – Они замерли, в напряжении раскинув руки.
– Фу… гу, – всё повторялось сначала.
– Гу… го, – выдохнул профессор, подставляя лицо солнцу, – го! … хо! – освободился в крике.
Безумный танец, с восторгом, со смыслом – его душа летела в бесконечность.
Всё быстрее и быстрее. И он что-то кричал. И срывал голос. И создавал свою картину безумства жизни…
20
Каменный век
Солнце запустило косые лучи в лес, коснулось муравьиных башен, натыканных вдоль частокола, притронулось к каждому мурашу. Жирные, надраенные лесом до блеска, они лениво скользили в траве и застывали в тени забора черными точками.
Чжих, чжих. Камень о камень.
Чжих. Чжих. Каменный лом свален возле наковальни. Хаотично разбросанные булыжники создают иллюзию продуманной композиции. Словно в японском саду, главный камень вкопан в землю ровно настолько, чтобы не лежать на поверхности, он служит центром импровизированной мастерской.
Чжих, чжих. Камнем-отбойником по заготовке. Мастер сосредоточен. Играют мускулы глубиной движений, стекает пот. Мозолистые руки настойчивы. Леш обладает властью над камнем, в этом его сила.
Чжих, чжих. Чистый звук, непохожий ни на какой другой. У камня свое звучание.
Чжих, чжих. Постепенно двухсторонняя оббивка придает ядрищу нужную форму, оттачивает глубинную философию камня. Около тридцати ударов сколов, и заготовка приобретает острый край.
Чжих, чжих. Орудие готово – длиной около двадцати сантиметров, весом в два килограмма. Камень обрел значимость.