Фараон Эхнатон
Шрифт:
Пекарь говорил с упоением и о своем ничтожестве, и о своем превосходстве. Это был выходец из немху, из тех самых самодовольных немху, которые почувствовали себя людьми при его величестве Наф-Ху-ру-Ра. Однако они знали свое место. На это им постоянно указывали. В свою очередь, эти люди довольны тем, что могут запросто осадить другого, который пониже их положением.
Мааниатон выпучил глазища. Засопел. Закашлялся.
— Да, да, Нефтеруф, ты — болван. А если поточнее, то и дурак! Скажи, что не так?
— Ну, видишь ли…
— Что вижу?
— Ты
— Я?!
Нефтеруф поспешно отступил:
— Я хочу сказать, что ты мало видел, как работаю с обезьяной.
— И это ты называешь работой?
— А почему нет?
Пекарь презрительно сплюнул:
— Нет, ты больше так не должен думать!
— Повинуюсь, господин Мааниатон.
Пекарь внимательно оглядел Нефтеруфа. Да так внимательно, что у того мелькнула мысль: уж не признал ли в нем Мааниатон аристократа из Уасета?
«… Этот хлебных дел мастер так свободно разглагольствует… Он ведет себя так странно. И не боится ушей своих подмастерьев. Или пекарню эту охраняют сами боги, или ахятский семер в родстве с этим домом? Что касается доносительства, то это, по-видимому, исключается. Ибо сей муж никому рта не дает раскрыть…»
— Послушай, Нефтеруф, — сказал пекарь, прикинув кое-что в уме, — почему ты мне так ужасно нравишься?
— Я? — удивился бывший каторжник.
— Да, ты. Воображаю, какой из тебя получился бы помощник. С твоими ручищами. Да с твоим львиным торсом. Если ты пожелаешь бросить своих обезьян — моя пекарня к твоим услугам.
— Из меня — пекарь?! Да я сроду не видывал, как тесто… — Нефтеруф осекся. Он явно поторопился со своим ответом. А куда спешить? Или за углом его ждут обезьяны в клетке?
— Ты не обижайся, Нефтеруф. Я вовсе не хотел обидеть твоих мартышек. Я говорю это к примеру. Если вдруг тебе взбредет в голову эдакое… Я хочу сказать, что мне это было бы приятно. Я готов взять тебя в компаньоны. Учти: не каждому дано держать в столице пекарню. Даже такую захудалую, как моя.
«…Никогда не надо давать волю языку. Забежишь вперед — опозоришься… Сам себя ругать станешь. Ничего плохого этот пекарь не предложил. В моем положении это сущее благо. Подумай, Нефтеруф, дважды и трижды. Ка-Нефер — женщина своенравная. Уж если захотела она что-нибудь — своего добьется. А тебе должно быть известно, Нефтеруф, что измена замужней женщины не остается в тайне. Во всяком случае, рано или поздно она раскрывается. Так что не горячись. Ты же не конь…»
— Ты прав, уважаемый Мааниатон: предложение твое вполне достойное. И хлебопечение ни в какое сравнение с мартышками не идет. Если ты разрешишь, я обдумаю твое предложение, если от него не отказываешься.
— Я? Отказываюсь? — Пекарь возмутился. И крикнул: — Эй ты, Хапу! Поди-ка сюда, Хапу!
Тотчас же появился Хапу. Рыжий подмастерье. Посыпанный мукой. Такой юркий. Лет двадцати пяти.
— Слушаю, хозяин.
— Скажи этому господину: что есть мое слово?
— Сказанное тобой?
— Да, мною!
— О, хозяин, я не видел ничего тверже. Оно выходит из твоих уст
— Ты слышишь, Нефтеруф?
— Да, господин.
— Эй, Нофер! Нофер! Глухой заяц! Поди-ка сюда!
Пекарь позвал другого подмастерья. И тот ввалился в комнату, подобно плохо выпеченному хлебу: тяжело, с притопом. Это был коротышка, притом коротышка толстый. Губастый. Лопоухий. Рот до ушей. С высоким лбом. Издали приметным и помятым носом.
— Вот он, красавчик! — Пекарь брезгливо указал пальцем на урода, чтобы не было никакого сомнения в том, кто есть этот красавчик. — Нофер, что ты можешь сказать о моем слове?
Нофер улыбнулся, точно испробовал патоки: губы зашлепали, точно кто-то прошелся босыми ногами по мокрой земле. И загнусавил:
— М… м… м… твое слово… крепкое… и… и… м с… словно… м… м… м… кость…
— Ладно, убирайтесь! — приказал Мааниатон подмастерьям. — Нефтеруф, ты слышал все сам. Не правда ли? И мы не сговаривались. Хочешь, я позову рабов моих? Это азиаты. Я их помыл и обрил. Они — приличные.
— Верю, верю! — поспешил Нефтеруф. — Ка-Нефер хвалила тебя так, что я позавидовал.
— Ка-Нефер — красавица. — Пекарь облизнулся. — Достойная женщина. Достойная хозяйка дома.
— Разумеется, разумеется.
Мааниатон причмокнул языком и погрозил пальцем Нефтеруфу:
— Скажи, а не приглянулась ли тебе красавица?
Он состроил гримасу, словно догадывался кое о чем…
— Мне?
— Да, тебе.
— Я всего-навсего гость в ее доме.
— Ну и что же?
Нефтеруф развел руками. Что так настойчив этот пекарь? Он будто хочет уличить в чем-то, да ждет, пока признается сам повинный во всем. Повинный? Но в чем же?.. Нет, он просто шутит. У самого на уме скверные мысли. А подозревает другого. Только и всего…
— Я вижу, я вижу, Нефтеруф! Ты не прошел мимо нее. Руки ее ухватили-таки нечто между твоих ног!
И пекарь захохотал. Он отпил пива и продолжал хохотать. Нефтеруф на миг растерялся. Нет, он и в самом деле растерялся.
— Ладно, — сказал Мааниатон, понемногу успокаиваясь, — охотно верю, что ты устоял. Однако я готов спорить с тобой.
— Со мной?
— Да, с тобой. Дай руку!
— О чем спорить?
— Не о чем, а на что. На десять кувшинов отменного пива.
— То есть?
— Я говорю: она пленит тебя. Возьмет тебя силой. А что скажешь ты?
Более дурацкого положения Нефтеруф и не представлял себе. Что за спор? Причем весьма обидный: для нее и для него! Но куда там! Пекарь держал свою волосатую руку на весу.
— Дай свою! Подай свою! — кричал он.
Уж очень сильно желание ударить по морде этого оплывшего жирком пекаря! И уйти… Но разве ради этого прибыл сюда бывший каторжник? Для того чтобы драться с Мааниатоном?
И он подал руку. И они пожали друг другу руку. И Мааниатон «разрезал» руки левой рукой: пари было заключено! И пекарь успокоился. Выдув остаток пива.