Фараон и наложница

Махфуз Нагиб

— Я не испытывал подобной радости, — восторженно говорил фараон, — с того дня, как нанес поражение племенам Южной Нубии, когда еще был жив мой отец. Давайте поднимем кубки за эту своевременную победу.

Рабыни принесли кувшин красного вина из Марьюта и золотые кубки. Они наполнили кубки до краев и поднесли их фараону и двум советникам. Все с жаром осушили вино до дна. Оно быстро подействовало, и Софхатеп почувствовал, как тревожные мысли куда-то улетучиваются, пока он вкушал отменный напиток. Софхатеп разделял радость фараона и его командира. Они сидели молча и обменивались дружескими

взглядами, говорившими о взаимном расположении друг к другу. Лучи заходящего солнца купались в мерцающей воде озера, с плеском набегавшей на берег у самых ног троих собеседников. Ветви деревьев колыхались вокруг них под пение птиц, то там, то здесь посреди листьев возникали дивные цветы, словно дорогие воспоминания в глубинах сознания. Они надолго погрузились в полудремотное состояние, но всех пробудило странное происшествие, тут же выведшее их из мечтательности — с неба что-то упало прямо на колени фараона. Он вскочил, и оба советника заметили предмет, который лежал у ног фараона. Им оказалась золотая сандалия. Все удивленно подняли головы и заметили великолепного коршуна. Тот кружил над садом и сотрясал воздух наводящими ужас криками. Птица сердито уставилась на них горящими, осуждающими глазами, затем, широко взмахнув мощными крыльями, скрылась за горизонтом.

Все трое снова взглянули на сандалию. Фараон поднял ее, сел и начал разглядывать с удивленным выражением улыбающихся глаз. Оба советника также с любопытством посмотрели на нее и начали переглядываться, выражая неверие, удивление и страх.

Фараон продолжал разглядывать подарок коршуна, затем пробормотал:

— Сомнения нет, эта сандалия принадлежит женщине. Как она прекрасна и как много стоит!

— Должно быть, коршун схватил ее и унес, — сказал Таху, пожирая глазами сандалию.

Фараон улыбнулся:

— В моем саду нет дерева, которое приносило бы столь изумительный плод.

Заговорил Софхатеп:

— Мой повелитель, простой народ верит, что коршун ухаживает за красивыми женщинами, насилует девственниц, в которых влюбляется, и уносит их на вершины гор. Возможно, этот коршун тоже влюбился и слетал в Мемфис купить сандалии своей возлюбленной, но удача изменила ему, и одна из них выскользнула из его когтей и оказалась прямо у ног моего повелителя.

Фараон снова взглянул на нее вне себя от радости и волнения.

— Интересно, как он раздобыл ее? — спросил фараон. — Боюсь, что сандалия вполне может принадлежать одной из дев, обитающих на небесах.

— Или одной из дев, обитающих на земле, — заметил Софхатеп, почувствовав, как у него просыпается любопытство. — Дева сняла ее вместе с одеждой на берегу озера, собираясь искупаться, и, пока обнаженной резвилась в воде, нагрянул коршун и унес эту сандалию.

— И уронил ее мне прямо на колени. Как удивительно! Будто ему известно, что я люблю красивых женщин.

Софхатеп многозначительно улыбнулся.

— Мой повелитель, да сделают боги твои дни счастливыми, — сказал он.

По блестевшим глазам фараона было видно, что он мечтает о чем-то, все его лицо засияло. Его чело разгладилось, а щеки обрели розовато-красный оттенок. Он не сводил глаз с сандалии, спрашивая себя, кто ее владелица и равна ли она красотой этому предмету

обуви. Наверное, ей и в голову не приходит, что сандалия стала добычей фараона. Он дивился, почему парки сговорились отправить эту сандалию ему прямо в руки. Его взгляд упал на рисунок, вырезанный на подъеме сандалии. Фараон указал на него:

— Какой изумительный рисунок! Этот красивый воин держит свое сердце на открытой ладони, готовясь принести его в дар.

Слова фараона тронули струны в глубине сердец советников, в их глазах мелькнули огоньки, пока оба уставились на сандалию с вновь загоревшимся интересом.

— Мой повелитель, разрешите взглянуть на эту сандалию, — попросил Софхотеп.

Фараон передал ему сандалию, и распорядитель двора вместе с Таху начал рассматривать ее. Затем Софхатеп вернул фараону сандалию и сказал:

— Мой повелитель, чутье не подвело меня. Эта сандалия принадлежит Радопис, известной куртизанке с острова Биге.

— Радопис! — воскликнул фараон. — Какое красивое имя. Интересно, кто скрывается под ним?

Дурное предчувствие закралось в сердце Таху, его ресницы дрогнули.

— Мой повелитель, Радопис — танцовщица. Она известна всем, кто живет на юге.

Фараон улыбнулся.

— Разве мы не с юга? — спросил он. — Не лгут слова о том, что глаза фараонов видят сквозь завесу самого далекого горизонта и все же не замечают того, что происходит перед самыми их носами.

Смятение Таху росло, а его лицо побледнело, когда он вымолвил:

— Это та женщина, мой повелитель, в дверь которой стучались все известные люди из Абу, островов Биге и Билак.

Софхатеп хорошо понимал, какой страх проник в сердце друга, и, лукаво и загадочно улыбнувшись, сказал:

— Как бы то ни было, мой повелитель, она само воплощение женственности. Боги сотворили ее, чтобы доказать, какими чудесными способностями они сами наделены.

Фараон посмотрел на одного, затем на другого советника и улыбнулся.

— Клянусь богиней Сотис, вы оба самые знающие люди с юга.

— Мой повелитель, в зале приемов ее дворца собираются мыслители, художники и политики, — тихо заметил Софхатеп.

— Воистину, красота — загадочный волшебник, позволяющий нам каждый день заглянуть в сверхъестественное. Она самая красивая женщина, какую вы видели за свою жизнь?

Ни на мгновение не задумываясь, Софхатеп ответил:

— О, Богоподобный, она само воплощение красоты. Она неотразимый соблазн, желание, над которым человек теряет власть. Философ Хоф, один из ее ближайших друзей, точно заметил, что в жизни мужчины нет ничего опаснее, чем увидеть лицо Радопис.

Таху смиренно вздохнул, быстро взглянул на распорядителя двора, раскусившего его намерения, и произнес:

— Ее красота стоит недорого и происходит от самого дьявола. Она не станет скрывать свою красоту от того, кто пожелает взглянуть на нее.

Фараон громко рассмеялся:

— Такое описание лишь подогревает мой интерес!

— Да вознаградят небеса Египта моего повелителя счастьем и красотой, — вздохнул Софхатеп. Его слова вернули мысли фараона к коршуну, и юный властелин оказался в плену волшебного ощущения и соблазна, подстегнутого изящным описанием, какое он услышал.